С. Никольский
КЛАДНО НА ЧЕТВЕРТОМ ГОДУ ВОЙНЫ. ПЕРВЫЕ ВЕСТИ О ВЕЛИКОЙ ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
На заводской отвал вылили шлак.
Раскаленная лава скатывается по склону отвала. Красное зарево пышущей жаром массы разом превратило ночную тьму в светлый день. Внезапно выступили из темноты дымящие трубы Войтехского металлургического завода и Полдовки, башни кладненского костела и ратуши. Выступили силуэты лесов и шахтных копров. Озарились и окрестности старого Энгерта.
Близится время утренней смены. На тропинках к Энгерту видны темные силуэты людей. Шахтеры идут к утренней смене. Идут розделовцы, гнидоусовцы и кладненцы — из Нового Кладно и с Пругона.
Идет и старый Гонза Ванек. Идет тяжелым шахтерским шагом. Башмаки с деревянными подошвами шаркают по твердой земле. Синий облупленный эмалированный бидон покачивается в руке. Прежде к нему привязывался узелок из красного ситцевого платка. В узелке был завтрак. Но уже давно не носит Ванек узелка с завтраком. Не носят и другие шахтеры.
Почему?
Идет война, вспыхнувшая в июле 1914 года. В день святой Анны были вывешены приказы о мобилизации. Призывали военнообязанных под знамена его величества императора и короля Франца-Иосифа I. Призвали также и кладненцев. Пошли в ту пору и шахтеры. Но теперь они возвратились. Оказалось, что воевать без угля нельзя. Поэтому шахтеры были освобождены от военной службы и мобилизованы на шахты. Конечно, вернулись не все, кто ушел на фронт. Многие остались на полях сражений мировой войны. Потонули в холодных водах Дрины при наступлении в Сербии. Были скошены саблями царских конников на галицийских равнинах. Многие испустили последний вздох под огнем пулеметов или были разорваны артиллерийскими гранатами, поражены шрапнелью на итальянском фронте.
Все же кладненские шахты и заводы ожили. Заполнились людьми. Не просто заполнились. Переполнились. Людей нынче занято на работе больше, чем когда бы то ни было в мирное время. На шахтах и на заводах. Особенно на Полдовке. Завод полностью перешел на военное производство. Вырабатывает артиллерийские снаряды — гранаты и шрапнель. Сюда поэтому беспрестанно набирают людей. Каждого, кто бы ни пришел, и мужчин и женщин. Здесь рабочие не только из Кладно и его окрестностей. Со всех концов монархии согнаны нынче в Кладно люди.
Нет недостатка даже в иностранцах. Пригнали на работу сербских и русских пленных. В Кладно теперь не только чехи, но и словаки, немцы, венгры, южные славяне, поляки и так далее. Старого Кладно, его жилой площади, давно уже нехватает. Все жилые помещения забиты до отказа. Во многих семьях, особенно там, где мужчины ушли на войну, по углам поселились жильцы. В здании реального училища не учатся: его превратили в военный госпиталь. Полдовка и старый завод строят временные деревянные бараки. Такие же бараки вырастают и вокруг шахт.
В Кладно теперь есть и военный гарнизон. Венгерские ополченцы стерегут чешских шахтеров и металлургов. Шахты и металлургические заводы переданы под военное командование. Шахтеры и металлурги подлежат военному суду. Потому-то на шахтах и на заводах имеются гауптвахты. Военные начальники решительны. Они не церемонятся с шахтерами и металлургами.
— Посажу тебя, будешь сидеть, пока не почернеешь! — ежедневно слышится на шахтах.
А почему бы господам не сажать рабочих? Рабочий день из-за этого не будет потерян. Прогулы и простои не увеличатся. Свою смену каждый должен отработать. А после работы вместо дома, семьи, пожалуй под арест.
Многое на свете изменилось за три года империалистической войны. Не удивительно, что изменилось многое и в Кладно. Каждая эпоха создает свою мораль. Свою мораль создает и война. И в Кладно война во многом породила новую мораль. Происшедшие перемены являются темой ежедневных разговоров и споров.
Спорят о них и в группе шахтеров, направляющихся на Энгерт к утренней смене.
Пока они шли в темноте, разговор казался неслышным. Но когда на заводской отвал вылили шлак и красное зарево осветило окрестность, разговор будто сразу окреп, стал сильнее.
— Нет, нет, товарищи, — убежденно объясняет Гонза Ванек, — долго так продолжаться не может. Коренные перемены произойдут, хотя бы мы их и не ждали.
— Как у тебя язык не заболит, Гонза, — возражает кто-то.
— Ты неизменно веришь в перевороты, а пока чем оно дальше, тем хуже. Ни черта мы уже не дождемся. Вечно будем гнуть спину и терпеть.