Но чувство долга сильно притупилось у меня еще после Башни… Только перед тремя людьми мне было смертельно стыдно: перед Ириной, которую я не смог защитить, и перед Йоргеном с Сибиллой, которые погибли из-за меня… Конечно, оставались еще полковник, Дронова и Аюми, смотрящиеся просто белыми воронами на фоне этой шайки разведчиков, но… Я не уверен, что смогу себе простить смерть близких и дорогих мне Охотников… Я был совсем не уверен в этом… И Ирина… Если бы не моя лихорадочная жажда деятельности, я бы сейчас просто бился в истерике и слезах – такую горечь внутри чувствовал… Странно, что мой мозг так быстро пришел в себя от шока… Говорят, он у меня необычный… А по мне – так… Ох, как же все это…
Небольшая жажда мести (я очень хотел пристрелить Паттерсона), небольшое чувство долга (которое все же осталось) и огромная буря чувств (которая тянула меня к Ирине) – вот тот щит, спасающий меня сейчас от шквальной депрессии…
Когда я повертел по сторонам головой, продолжая изучать местность в инфракрасном режиме, мне показалось на секунду, что на одном из утесов тускло светится бордово-коричневая точка, напоминающая фигуру человека! Так, если бы кто-то стоял в маскхалате на фоне очень холодного камня.
Я резко развернул голову в том направлении: точка, вернее, пятно действительно напоминало фигуру стоящего на скале человека…
Я ударил Белого по бокам и, развернув поводья в ту сторону, съехал с тропы, лавируя между каменными столбами. Буквально через полминуты, когда я вновь выехал на относительно открытое пространство, пятна уже не было.
Приметив тот утес, я галопом понесся туда, еле маневрируя в каменных лабиринтах Ломтя Сыра. Мысленно я крыл себя отборными ругательствами: не надо было так резко реагировать на увиденное. Нормальный Охотник не показал бы виду, что заметил кого-то, и под прикрытием камней подъехал бы поближе…
Но я уже давно не был нормальным Охотником – я стал сгустком пульсирующих нервов!
Битых полчаса я утюжил эти чертовы скалы. Белый явно не одобрял моих действий, фыркая и вздрагивая, когда на его светлую шкуру пытались приземлиться летучие мыши.
Наконец я спрыгнул с седла и начал изучать каменистую землю с редкими наносами песка, но, кроме помета церберов и мышей, следов верблюдов и вышеуказанных собак, ничего не увидел. Ни дымка, ни окурка, ни свежесковырянных пород на пирамидальном утесе.
Но то ли от недавнего стресса, то ли от паранойи, или же так обострились мои инстинкты – я затылком чувствовал чье-то пристальное внимание. Меня это пугало и будоражило одновременно – я вошел в азарт преследователя.
Не знаю, долго бы я ползал в этом «священном безумии» по сухопутным фьордам, но тут Белый испуганно тявкнул, и тут же я услышал многоголосый хриплый лай. Из разлома в скале вылезла облезлая серая сука о двух головах, надрывающаяся отчаянным хриплым гавканьем, переходящим в глухое рычание. Глаза на одной ее голове, той, что поменьше, были затянуты бельмами, а из пасти беспомощно свисал рваный язык. Зато вторая голова выглядела вполне устрашающе, щерясь пастью с кинжалообразными клыками, торчащими из пегой десны.
Видно, я потревожил собачье гнездо, а это было опасно, так как оно могло быть и с выводком. Если она защищала потомство, то разумнее было сбежать, особенно учитывая, что на отдававшийся эхом в жуткой тишине лай стали отвечать другие собаки, находившиеся где-то неподалеку.
Плюнув в сердцах, я вскочил в седло уже собравшегося бежать Белого, и даже шенкелей давать ему не пришлось – он перешел в бодрую рысь, довольно профессионально огибая препятствия без всякой моей помощи…
Долго еще далеким эхом раздавался лай потревоженных псов, а я взял себя в руки, продолжив курить, размышлять и вертеть головой по сторонам…
Когда тропа протиснулась между двумя черными скалами, напоминающими два утюга, стоящие друг напротив друга, я уловил шорох камней, осыпающихся со склона. Я вздрогнул…
И тут тишину прорезал дикий гортанный выкрик.
Дав Белому по бокам, я заметил краем глаза, как из-за каменных наростов на скалах выскакивают темные силуэты людей и с проворностью мухи быстро спускаются вниз, словно не замечая бугристых неровностей на выветренной вулканической породе. Фигуры двигались с фантастической ловкостью обезьян.