Еще через три дня раненые умерли и их похоронили в тайге, навалив сверху кучу камней для защиты тел от дикого зверья и замаскировав могилу лапником и хвоей. Поручик, морщась от боли и неловко держа покалеченной рукой потрепанную двухверстку, отметил на ней химическим карандашом место захоронения, — весьма приблизительно, правда, поскольку не смог привязать местность ни к каким видимым ориентирам по причине отсутствия этих самых ориентиров: одни лишь вековые деревья стояли вокруг темной колышущейся стеной.
Недалеко от могилы закопали и часть ящиков, несколько облегчив подводы, так как понурые лошади уже не могли тянуть прежний груз по лесному бездорожью. Поручик, снова вынув из планшета карту и послюнявив огрызок карандаша, обвел обозначавший братскую могилу крестик кружочком.
На следующий день при переправе через неширокую и мелкую, но весьма бурную речку, перевернулась на скользких валунах одна из подвод. Сидевший на передке юнкер-возница успел обрубить постромки и освобожденные от груза мокрые кони самостоятельно выбрались на берег, но сама подвода была изломана неистовым течением и восстановлению не подлежала, а посему притонувшие в ледяной воде тяжелые ящики были на руках вынесены на прибрежную гальку и здесь же на берегу захоронены, для чего пришлось взрывом гранаты осыпать нависающий над каменистым речным пляжем невысокий песчаный обрывчик.
Место снова, и опять же — приблизительно, было помечено на карте. Продолжать ставить отметки дальше поручик уже не смог бы, так как последняя стояла у самой границы листа карты, а другого листа, с продолжением, у него не было — ну никак не могли подумать выдававшие погибшему капитану эту двухверстку штабные офицеры, что груз из опломбированного вагона заберется так далеко от намеченного в канцеляриях маршрута движения эшелона. Далее отряду предстояло идти на юго-восток уже без карты, ориентируясь лишь по мхам да солнцу…
Путь по тайге нелегок, даже когда отряд подготовлен к нему, соответствующим образом экипирован, люди обеспечены провиантом, лошади — фуражом, а движение происходит по трактам или хотя бы наезженным дорогам. Что уж говорить, когда люди перебиваются охотой и отсыревшими под нудным дождем сухарями, кони — скудным подножным кормом, а сам обоз пробирается сквозь густые заросли по едва заметным тропинкам, огибая бесконечные сопки и форсируя вброд многочисленные ручьи и речонки, где подводы приходится на высокие берега выносить буквально на руках… Вот почему в Егоровке ставший командиром отряда поручик объявил большой привал и стал думать, что ему делать дальше.
По всему выходило, что при таком медленном темпе движения, да еще и обремененные грузом, до мест, находящихся под контролем войскового старшины Платонова, они не доберутся. Или доберутся, когда ни самого Платонова, ни арьергардов его казаков там уже не будет. Отдавать же с таким трудом сбереженный обоз ненавистному противнику ни поручик, ни любой боец его отряда не согласился бы ни за что.
Вывод, простой и логичный, напрашивался сам собой: предварительно дня три покружив и основательно запутав следы, спрятать ящики в тайге, в месте с надежными ориентирами, пересадить пехоту на освободившиеся подводы и стремительным броском двинуться на восток. Потом, когда положение на фронте изменится в лучшую сторону, за грузом можно будет вернуться. А если не получится вернуться самому, то хотя бы суметь толково объяснить местонахождение тайника тем, кто придет вместо него. В том же, что положение — и на фронтах, и в целом по стране — переменится обязательно, поручик не сомневался, ибо свято верил в правоту того дела, которому посвятил свою жизнь, и даже в мыслях допустить иной вариант развития событий не мог. Да и не хотел.
Решение было принято. Люди и лошади отдохнули. Изношенные оси и обода подновлены и отремонтированы угрюмым сельским кузнецом. Оставаться в Егоровке дольше смысла никакого не имело, даром что и местные мужики на проходивших по пыльной улице юнкеров косили недобрым взглядом и зло сплевывали вслед…
На тридцать пятый день после поспешного выступления с Узловой поручик дал команду к выступлению, надеясь уже через пару недель соединиться с казаками Платонова.
Поручик не знал, да и знать, разумеется, не мог, что наступление красных, поддержанное многочисленными партизанскими отрядами, развивается необычайно успешно, что японцы, не приняв боя, покидают многие стратегически важные города, и что казаки войскового старшины как раз в это время откатываются под мощными ударами большевиков все дальше на восток…
В который раз за прошедший месяц лошади привычно дернули постромки, тяжелые подводы, скрипя и вихляя изношенными колесами, нехотя тронулись с места и обоз — семнадцать подвод и около полуроты военных в фуражках с черно-оранжевыми кокардами — поглотил зеленый зев вечной и бескрайней тайги…
«…Докладываю, что продотряд в количестве двенадцати штыков, направленный вчера в село Сычево, обнаружил в версте от села скрытно передвигавшийся конный отряд белогвардейцев силами до полуэскадрона. Посланный командиром продотряда товарищем Бильке нарочный немедленно оповестил штаб полка. По тревоге были подняты два приданных полку кавалерийских эскадрона и конный разведвзвод. Ведомые революционным пролетарским духом героические бойцы Красной Армии Дальневосточной Республики в кратковременном ожесточенном бою до последнего человека разгромили осколки гнилого контрреволюционного отребья.
На месте боя было найдено пятьдесят шесть убитых и раненых колчаковцев. Тщательный и пристрастный допрос пленных, проведенный в штабе полка, не дал никаких результатов по причине крайней враждебности контрреволюционного элемента.
Решением Военно-Революционного Комитета пленные, не принявшие Советскую власть, которая есть счастье для всего трудового народа, были расстреляны.
Наши потери составили двадцать восемь человек убитыми и тридцать два человека ранеными. Вечная слава павшим за Мировую Революцию красным героям!
Комиссар Отдельного революционного пехотного полка
имени товарища Максимильяна Робеспьера
Иван Макуха.
… июля 1920 года»
ГЛАВА 1
Натужно скрипнув, приподнялась крышка темного от времени огромного сундука с позеленевшей медной оковкой. Стоящий рядом со мной одноногий бородатый мужчина в неопределенного цвета долгополом камзоле и потрепанной треуголке одобрительно мотнул головой — сверкнула массивная золотая серьга в ухе — и довольно осклабился. Я зачерпнул из сундука обеими руками — и потекли меж дрожащих пальцев желтые кружочки монет, искрящиеся в пламени смоляного факела прозрачные камушки, нитки вбиравшего свет жемчуга… На широченном, как галерное весло, плече моего спутника оживленно завозился, хрипло каркая, огромный пестрый попугай. Монетки с мелодичным звоном нескончаемым ручьем проливались обратно в темное чрево древнего сундука. Звон становился все громче, громче…
Я проснулся.
Будильник трезвонил весело и нагло, словно радуясь полнейшей своей безнаказанности — накануне, перед тем как рухнуть в постель, я специально отставил его пластиковое цилиндрическое тельце подальше от себя, чтобы утром не прихлопнуть рефлекторным жестом дребезжащую кнопочку и не провалиться обратно в сладкий рассветный сон. Будильнику было, конечно же, совершенно безразлично и то, что вчера (а вернее — уже сегодня) я добрался до кровати в четвертом часу ночи, и то, что он своим назойливым треньканьем только что лишил своего хозяина счастливо обретенного пиратского клада, пусть даже и вполне виртуального…
Полетело на пол решительно сброшенное одеяло, но на этом вся моя решительность и закончилась. Я с превеликим трудом придал телу вертикальное положение, опустив моментально покрывшиеся «гусиной кожей» ноги на холодный линолеум, и некоторое время еще посидел так, не открывая слипшихся глаз и слегка покачиваясь корпусом, как мусульманин на молитве. Просыпаться не хотелось категорически. Для того, чтобы одурманенный сном организм смог заставить себя открыть глаза, ему надо было срочно вспомнить что-нибудь важное, что-то такое, ради чего действительно стоило претерпеть сие истязание… «Интересно, — подумал я отстраненно, — а в богатом арсенале господина Торквемады имелась пытка ранним вставанием после третьей… или уже четвертой?… полубессонной ночи? Впрочем, это вряд ли, он был человеком простым: ломик там, или клещи, или еще какая железка…»