— Ну вот, брателла, это то, что надо. Теперь они, падлы такие, никуда от нас с тобой не денутся.
Он разлил из початой литровой бутылки по полстакана:
— Давай, Леший, за фарт, в натуре… Адресок этой шмары есть?
— Сивый обещался к утру добыть.
«Братки» разлили по очередной и, довольно ухмыляясь, звонко чокнулись.
ГЛАВА 19
Неспешно шел третий день плавания. От вчерашней солнечной погоды осталось одно только светлое воспоминание, небо обложило низкими тучами, зарядил нудный монотонный дождь. Мы правда, от этого особо не страдали, ибо валяться под прямыми палящими лучами на верхней палубе все равно не смогли бы: вчерашние неумеренные солнечные ванны придали нашим телам забавный оттенок цвета знамени развалившегося Союза. По той же причине мы старательно оттопыривали локти, пытаясь не касаться ими обожженных боков. Неумеренность, как кто-то справедливо заметил, вредна. Во всем.
По причине дождя мы оккупировали бар и пили пиво. Я, Болек и Лелек — у стойки, вежливо беседуя о капризах погоды с приветливой «фрау кельнер», а Мишель — за столиком в углу, рядом с некой блеклой девицей в мини-юбке (Лелек наименовал ее «Мимо-юбка»). На мой взгляд, такую юбчонку можно было на себя натянуть лишь вследствие крайней стесненности в денежных средствах, когда не хватает на более приемлемый кусок материи, но бесцветная девица своего бедственного положения явно не стеснялась, и даже напротив — настырно совала под вдохновенный Мишин нос свои тощие ляжки, неестественно широко улыбаясь в ответ на его неслышный нам бесконечный спич.
— Во дает Мишель, — скорбно промолвил Лелек. — Не мог еще пару дней потерпеть. Скоро уж дома будем.
— Спермотоксикоз… — томно, на выдохе, изрек я и мечтательно закатил глаза. Все, включая «фрау кельнер» Зою, засмеялись.
Миша, поддерживая блеклое существо под ручку, направился к выходу. Проходя мимо нас он замедлил движение и церемонно сказал:
— Знакомьтесь, друзья мои, это Марина.
Мы горохом ссыпались со стульев, не сговариваясь, резко мотнули головами, как вышколенные гвардейские подпоручики и слаженно щелкнули «каблуками» кроссовок. Я даже явственно услышал проплывший по прокуренному бару малиновый звон шпор.
Девица галантно вцепилась в надежный Мишин локоть и они грациозно продефилировали на выход.
— Ну что ж, — первым нарушил молчание Болек, — о вкусах не спорят.
— Спорят, — сказал я, продолжая глядеть на закрывшуюся за парочкой дверь. — Чтобы был повод для драки.
И все же я, сказать честно, Михаилу немного завидовал. Не настолько, чтобы броситься отбивать у него полуоголенную Марину или истребовать «групповухи», но достаточно для того, чтобы помечтать о женщинах в целом.
— Что, Лелек, Ирэн вспоминаешь?
Болек был нескромен, но его давнишний друг нисколько не обиделся. Похоже, мысли у всех приняли одно направление.
— Вспоминаю… Вот черт возьми, никогда бы не подумал, что могу так по ней скучать!
— Любишь, наверное…
— Люблю? М-м-м… Не знаю… Вот ты можешь сказать, что кого-то любишь? Или любил? Я — не могу. Ну, естественно, влюблялся много раз, даже три раза в ЗАГС ходил, ну да ты знаешь… А потом забирал заявления, потому что начинало казаться, что это опять — не то. В смысле — не любовь, а так, влюбленность, потому что настоящая любовь должна быть не такой, а… не знаю даже, сравнить-то не с чем. А без любви и так трахаться можно.
Он сдул на пол пену со следующей кружки и задумчиво продолжил:
— Только знаете, мужики, я честно скажу: когда я своим женщинам говорил: «Я тебя люблю», я не врал. И когда замуж звал — тоже звал искренне. Потому что в тот момент я их действительно любил.
Да, я тоже любил всех своих женщин. И тоже искренне. И тоже каждый раз мне казалось, что это опять не то… Временами я думаю, что вообще не способен на любовь — в том ее расписанном поэтами понимании, которого обычно и ждут от тебя твои многочисленные пассии.
— Ну, в такие моменты мы все искренне любим. И не врем, — философски заметил Болек.
— Ну да, само собой! Только это же не должно длиться вечно. Все равно просто обязана в твоей жизни появиться женщина, с которой и для которой ты сможешь жить… Вот! Точно! Любовь — это когда не просто переспать приятно, а еще и постоянно друг друга видеть, и при этом не надоесть друг другу.
— Ну, это уже не совсем любовь, — возразил я. — Это, скорее, привычка. И дружба. И еще…
— И еще много всего, — закончил за меня Лелек. — Правильно, только это ничего не меняет, потому что любовь — это не монолит, это многокомпонентное понятие. Сначала — страсть. Потом — дружба. Потом — привычка. Потом — еще что-нибудь. И вот это все вместе только и может быть любовью. Ну, как компьютер: это же не кусок железа. Это набор плат. И у каждой — свое предназначение. И в отношениях так же: если ничего нет, кроме секса, пусть даже очень хорошего секса, то какая это, к чертям собачьим, любовь? Ну, натрахаешься до опупения, а дальше что? Нет, любовь — это когда вот этот самый приступ дурной страсти проходит, а с человеком хочется остаться. Даже и без секса. Сидеть и слушать о ее работе, склоках с соседями, другом прочем — и радоваться тому, что она тебе этот бред рассказывает…
Он закурил, пару раз глубоко затянулся и допил степлившуюся кружку.
— Вот Ирэн взять. Она в компьютерах — ни бум-бум, а я ей начинаю что-то вещать — сидит, слушает, аж рот откроет, как будто понимает чего… Ничего, конечно, не понимает, но слушает, и я вижу, что ей интересно, понимаешь? Она не играет и не притворяется, это же сразу видно, когда играют…
Лелек смял окурок в пепельнице и тихо закончил:
— Я над этим все время думал, как только мы за золотом этим паршивым отправились. И решил: как только вернемся, вернее — как только все проблемы устаканятся, поведу Ирэн в ЗАГС. Только на сей раз ничего уже менять не буду… Так что — всех приглашаю.
— А можно, я свидетелем буду? — тут же встрепенулся Болек, взгрустнувший было от общего романтического настроя.
— Можно. Куда ж от тебя деться…
— Скажите, Ирина здесь живет? — Леший изо всех сил старался быть вежливым.
— А что вам от Ирочки надоть? — поинтересовался сварливый старушачий голос из-за хлипкой, обитой потертым дерматином двери.
— Нам? Э-э… Мы ей письмо передать хотим.
— Какое письмо? — продолжала допытываться въедливая старуха.
— Письмо? Э-э… От Виктора письмо!
— А где ж он сам-то? — глупый допрос начал выводить «синих» из себя.
— Да в Москве он! Так что, Ирина дома?
— Нету, нету Ирочки, в морге она!
— Где? — завопили «братки» одновременно.
— В морге, на практике.
— Тьфу ты, черт, дура старая, — ругался Леший, спускаясь по лестнице и качая головой, — чуть фишку не обломала… Че, Вован, едем в морг?
— В морг? — переспросил Вова Большой с сомнением. — Не, брателла, в морг мы еще успеем, в натуре. Тут подождем. Там, у торца этой хибары, местечко есть хорошее…
Будущие похитители переставили машину на приглянувшееся место — между разросшимися до второго этажа пятиэтажки колючими кустами и покрошившейся асфальтовой тропинкой, идущей к дому от недалекой автобусной остановки. Местечко для исполнения их намерений действительно было — удобнее не придумаешь. И людей почти нет…
Через несколько часов, когда давным-давно закончились сигареты и Вова с Лешим совсем осатанели от желания покурить и от долгого сидения в неудобных скрюченных позах, их терпеливое ожидание было, наконец, вознаграждено: по тропинке торопливо шла к дому молодая темноволосая девушка в туго облегающих ноги джинсах и синей обтягивающей футболке с легкомысленным пестрым мультперсонажем на груди.
Вова толкнул напарника локтем:
— Ну-ка, давани косяка: она?
— Кажись, она… Точно она! Мне Сивый ее детально нарисовал.
— Ну вот и славненько…
Вова вылез из «девятки» и, когда девушке оставалось дойти до них метра три, широко осклабился и полуутвердительно спросил: