— Понятно. Что ж тут непонятного…
Интересно, чему еще их учили в военном училище?
…Последующие два часа мы провели с пользой небывалой. Оставив командира в обществе ставшей вдруг совершенно незаменимой Марины, мы втроем, разменяв в обменнике несколько крупных зеленых купюр, конницей Батыя прошлись по окрестным магазинам, ларькам и лавчонкам, резво оставляя в хватких руках продавцов наменянное. Мы брали и все то, что было действительно необходимо, и все, что только могло пригодиться. В отдаленной перспективе. Когда-нибудь. И не нам. Брали мы также и то, что нам пригодиться явно не могло. Наверное, так вел бы себя выбравшийся в факторию индеец, сдавая ценные шкурки в обмен на ржавые ножи и пестрые, но абсолютно бесполезные бусы. Тем паче, что скво у нас имелась одна на всех, и в бусах при этом не нуждалась. Одичали-с!
Начали, разумеется, с продуктов питания, и когда у нескольких перегруженных полиэтиленовых пакетов начали угрожающе растягиваться ручки, отправили Болека с первой партией «карго», как выразился Лелек, обратно в кафе, к Мише, с наказом распихать все это добро по рюкзакам, а сами направились в универмаг.
В трехэтажном здании было не протолкнуться. Народонаселение наше, в большинстве своем лишенное возможности приобретать, желало хотя бы поглазеть на изобилие, а посему у стеклянных дверей нас немедленно закружило, сдавило и сплющило, вышеозначенное народонаселение немилосердно пихало нас локтями, грудями, задами и сумками, некий мужичок, как две капли воды похожий на стукача из Краснопартизанского «Супер-Маркета», только облаченный в затреханный костюмчик и широчайший красно-зеленый галстук поверх мятой синей рубахи в клетку, даже злобно гавкнул в том смысле, что, мол, чаво заснули-та, деревня!.. Интересно, сам-то он давно в город перебрался?
Поборов наконец замешательство, мы поднялись на второй этаж, где располагались секции мужской и женской верхней одежды. Одежда мужская была на девяносто процентов представлена костюмчиками а ля давешний мужичок, только, понятное дело, неношеными. Покопавшись в оставшихся десяти процентах, мы выудили-таки более-менее приличные джинсы («Во накручивают, — сказал Лелек, разглядев ценник и недовольно крутя носом. — Я такие на Ши-дань по сорок копеек за ведро брал») и по паре однотонных сорочек разных размеров. Потом перешли в соседний отдел…
…Прошло почти десять лет, но я ее сразу узнал. Инна стояла у заваленного какими-то темными бесформенными пальто прилавка и устало препиралась с толстой крикливой мадам в шляпе-колесе набекрень. И была моя давняя любовь выцветшей, сутуловатой и какой-то, ну, неухоженной, что ли… И не было ни блеска в ее глазах, ни обручального кольца на пальце. Впрочем, кольцо-то — бог с ним, его наличие или отсутствие ни о чем еще не говорит, а вот глаза… Эх, Инка, Инка, это ли и есть та яркая и неординарная судьба, о которой грезила ты в моих недолгих «минорных» объятиях?… Я стоял за колонной, смотрел на нее — и что-то копошилось у меня в душе (или в сердце?), что-то маленькое и мягкое, царапая сердце (или душу?) слабыми коготками. Вот оно, значит, как бывает… И ничего, оказывается, не забыто, и ни что, черт возьми, не проходит до конца… Я развернулся и медленно пошел вниз, не оборачиваясь и не обращая внимания на недоуменный взгляд Лелека. Черт бы подрал эти «старые любови», чувства эти, всплывающие вдруг, как унылый ночной утопленник… Неужели я ее и вправду любил тогда? Впрочем, если и так, теперь-то уж чего… Нет, ребята, если расстаешься, то надо расставаться так, чтобы никогда уже не видеться. Особенно если было в отношениях что-то, кроме животных рефлексов.
Вышел на улицу и закурил, ни о чем не думая.
— Знакомую увидел?
— Знакомую… Лелек, скажи, тебе бывало жаль, что ты ушел, так и не поняв — любил ли ты, любили ли тебя?
Он не ответил, но по ставшему пустым, на миг ушедшему в себя взору было вполне понятно — бывало…
Лелек встрепенулся и бросил взгляд на висевшие перед входом в универмаг большие электронные часы.
— Время «Ч» — буркнул он. — Пошли, что ли, Ростик, пока ты еще кого-нибудь не встретил. А то так и растечешься тут на ступеньках дымной лужей от переживаний своих.
Мы сделали еще одну остановку около киоска «Облгорпечати» и в оговоренное время предстали пред ясны очи командира.
Вова наконец дозвонился в Москву. Его «кореша» из «юго-западных» на месте не было. Взявшая на том конце провода трубку девица нетрезвым голоском сообщила, что хозяин-де отбыли по работе и обещались прибыть лишь часам к двум пополуночи. Вова бросил трубку. Два ночи по Москве — это уже утро у них. Еще пол суток коту под хвост.
Сверху, на ходу застегивая ширинку, спускался Леший.
— Слышь, Вован, — сказал он обиженно, — не баба, а бревно какое-то, в натуре. Буратина с сиськами. Как только с ней этот лошара трахался? Любая вокзальная защекуха ей фору даст.
— Ну, на то они и лошары, — авторитетно ответил начальник. Леший прав. Не девка, а черт знает что. Никаких эмоций, как согнешь, так и лежит. И даже не мычит больше, только плачет…
Вова, поднявшийся было на пару ступенек, вдруг передумал, спустился обратно и зашагал к бару. Что ж, до утра, так до утра. Ждать «братва» тоже умеет.
Дача и вправду представляла собой неказистый домик, возведенный, казалось, безо всякого предварительного плана, а так, по мере фантазии строителя. Но зато стоял он в глубине участка и был от нескромных взглядов с синусоидальной грунтовки скрыт несколькими невысокими елями. Впрочем, кидать на домишко нескромные взгляды было особо и некому по причине буднего дня.
Первым делом мы распаковали свои истрепанные в скитаниях рюкзаки — аккуратно, чтобы не грохнулись случайно на гулкий тесовый пол килограммы нашего проклятого драгоценного груза. Марина — девочка, конечно, правильная, но рановато ей еще знать всю правду. С нее пока и колечка хватит.
Хозяйка споро приготовила на газовой плитке ужин, благо пара кастрюль и сковорода в домике имелась. По сравнению с тем, что мы ели последние полтора месяца, получилось потрясающе вкусно. Болек извлек было призывно булькающий пакет, но Миша отрицательно покачал головой:
— Не сегодня, дружище, не сегодня.
И изложил свой план проведения предстоящей ночи.
Согласно его диспозиции, поспать нам сегодня не светило. То есть светило Болеку и, разумеется, Марине, а вот мы втроем, переодевшись в цивильное, около часа ночи должны были выйти на трассу и на перекладных добраться до города…
ГЛАВА 20
— Мне домой заезжать не за чем. Болеку и Ростику тоже. Так что, дружище, поедем сначала к тебе.
Миша разогнал рукой клуб сигаретного дыма. Лелек согласно кивнул.
— Высадимся, не доезжая, посмотрим — как чего. И не разделяться! — я вспомнил наш заход в мою квартиру и поежился. — Если все спокойно, зайдем, соберешь, что ты там хотел забрать. И от тебя же позвоним. Ты, Ростик — Верочке, а ты — Ирэн. Пусть быстренько собираются… Они у вас послушные?
— Обижаешь, начальник! — с гордостью ответствовал Лелек, а я неопределенно пожал плечами, потому что не знал — послушная у меня Верочка или нет. Как-то до сих пор не представлялось случая проверить это в форс-мажорной ситуации.
— В общем, от тебя, — Миша снова перевел взгляд на Лелека, — едем за Верочкой, потом ловим другую тачку и едем за Ирэн. Нельзя их в городе оставлять. Нас ими по рукам и ногам повязать могут. Болек, поскольку ты на данном этапе жизни есть существо в целом бесхозное, остаешься здесь с Мариной. И Болек!.. — Миша выразительно постучал пальцем по столешнице.
— Майкл, ты меня ни с кем не путаешь? — делая вид, что обиделся, спросил тот, а Марина смутилась и даже, кажется, покраснела.
— Ну вот и ладненько. Через часик пойдем, а пока — всем отдыхать.
— Яволь, герц обер-фельдмаршал! — тут же вскинулся по стойке «смирно» непоседливый поэт.
— Вольно, капрал! — скомандовал обер-фельдмаршал и, нежно взяв Марину под ручку, ушел с нею в дом.
Мы дружно посмотрели им вслед.
— Ну, чтоб, значить, развить и углубить! — коверкая ударения и явно копируя незабвенного Михаила Сергеевича, прокомментировал их уход неугомонный литератор. — До полного, так сказать, консенсуса!