— «Смотри! Ей-и!..» — этот протяжный крик отдается в моих ушах. «Смотри! Ей-и!..» — отозвалось издали. «Смотри! Ей-и!..» Этот крик раздался как будто бы на краю вселенной. — Я вздрогнул.
Большой золотой шпиц сверкнул перед моими глазами. Я узнал укрепления Петербурга.
Бледная северная ночь!.. Но это тоже ночь? Не день ли это скорее, тусклый и больной? Я никогда не любил петербургских ночей, но на этот раз я прямо-таки испугался. Лицо ее совершенно исчезло, растворилось и расплылось, как настоящее облако под влиянием июльского солнца; и однако свое тело я видел явственно, пока я летел в воздухе на равной высоте с Александровской колонной. — Значит мы — в Петербурге! да, да, это — Петербург; эти пустынные широкие улицы пепельного цвета; эти дома оштукатуренные в беловато-серый, в желтовато-белый и в серовато-лиловый цвета, с их глубокими окнами, с их вывесками и фирмами в кричащих красках, с их железными навесами, балконами. Вот золотой купол Исакиевского собора, вот Нева, которая легко и тихо несет в море свои холодные голубые волны.
— «Летим дальше!» — воскликнула Элли с беспокойством.
И не дожидаясь моего ответа она повлекла меня на другую сторону реки, через дворцовую площадь, мимо литейного завода. Под нами слышны были шаги и голоса, по улице шло общество с оживленными лицами, болтавшее о каком-то курсе танцев. «Подпоручик Столпаков!» — воскликнул вдруг испуганный часовой.
Но дальше я увидел у открытого окна какого-то большого дома, молодую девушку, сидевшую в шелковом платье, с обнаженными руками, с волосами, свободно спрятанными в бисерную сетку и с папиросой во рту. Она задумчиво читала книгу, которая, вероятно была обязана своим появлением перу современного Ювенала.
«Скорей летим дальше!» — снова вырвалось у Элли.
В тот же самый момент под нами исчезли маленькие рощи корявых елок и мшистых болот, которыми окружен Петербург. Мы направили свой полет прямо на юг. Небо и земля становились все темнее и темнее. Болезненная ночь, болезненный день, болезненный город! Мы скоро оставили его позади!
Мы летели тише обыкновенного, так что я свободно мог следовать глазами за всеми изменениями, какие только постепенно происходили на моей родной земле. Бесконечная панорама.
Леса, поля, луга, овраги и реки; в больших промежутках церкви и деревни, реже большие местечки и города, а там опять поля, овраги, реки. Я был недоволен, все было для меня безразлично. И если я делался все скучнее и недовольнее, то вовсе не потому, что я летел через Россию. Нет! Вся эта земля, или безгранично-пустынные пространства подо мною, вся окрестность, заселенная народом, задыхающимся в своих нуждах, страданиях и болезнях на клочке жалкой пыли… эти люди-комары, в тысячу раз ничтожнее, чем даже сами комары, со своими бледными губами, с своим монотонным плачем… А! все это казалось мне ненавистным! — Мое недовольство все увеличивалось и увеличивалось, мне не хотелось больше видеть перед своими глазами эту ничего не говорящую картину, эту карикатуру. — Все мои чувства сосредоточились в одном чувстве отвращения и, что хуже всего, отвращении к самому себе.
— «Перестань!» — шептала Элли. «Перестань, или я не вынесу. С тобой не поладишь!..»
«Домой!» — приказал я ей так, как будто имел дело со своим кучером и закрыл глаза.
Я их скоро снова открыл. Элли странным образом прижалась ко мне, как будто она хотела меня задушить. Я посмотрел на нее и кровь у меня застыла. Тот, кто когда-либо нечаянно видел человеческое лицо, выражавшее ужас без видимой причины, тот поймет впечатление, вынесенное мною. Необычайный ужас, нечеловеческий страх написан был на лице Элли. Еще никогда я не видел ничего подобного на человеческом лице… Этот безжизненный фантом, сверхъестественное существо, тень и этот неслыханный неописуемый ужас!..
«Элли, что это? что с тобою?» — вскричал я.
— «Он! Он!» — ответила она с волнением. «Он!»
«Кто? Он?»
— «Не называй его имени! не произноси его!» — лепетала Элли. «Мы должны лететь! Все кончено… и навсегда!.. Посмотри! вон, вон! вон!..»
Я устремил свой взор по направлению, указанному мне дрожащей рукой и различил нечто… нечто действительно ужасное.
Это нечто было тем ужаснее, что не имело никакой определенной форм… Тяжелая, темная масса, желтовато-черного цвета, выпуклая, как брюхо ящерицы. Не облако и не туман. Оно вытягивалось змеинообразно по земле; вдруг появились громадные движения, то вверх, то вниз, словно движение хищной птицы, готовящейся броситься на добычу. То оно, внезапно, неуклюжим прыжком опускалось на землю, как паук опускается на муху, попавшуюся в его паутину. Кто ты, ужасная масса? При его приближении я увидел и почувствовал — все затихло, все переходило в небытие. Ядовитый холод распространялся повсюду, совсем близко и при ощущении этого холода захватывало сердце, глаза переставали видеть, волосы становились дыбом. Это была сила темная, непреодолимая, которую ничто не в состоянии выдержать, которая, несмотря на свое бытие, все видит, все слышит и которая не упускает уже того, что раз попало в ее власть.
«Элли! Элли!» — воскликнул я, охваченный ужасом. «Это — Смерть! Смерть!»
Страдальческий крик, какой я уже раз слышал, сорвался с губ Элли; но на этот раз это был крик отчаяния. Мы ускорили свой полет до невероятной быстроты, но летели зигзагами; Элли металась по воздуху, как зверь, преследуемый охотничьей собакой. Однако от ужасной массы вытянулись нечто вроде бесконечных рук, которые все удлинялись, преследуя нас, устремляя на нас свои пальцы и свои когти… На небе вдруг появился гигантский призрак, скачущий на лошади… Элли удвоила свои отчаянные усилия. — «Он увидел нас! все погибло!.. Я погибла!» — простонала она. «Ах, я несчастная! Я могла бы!.. Еще, быть может, жизнь была бы моя!.. А теперь! Уничтожена! Разбита!..»
Расслышав эти последние, с трудом произносимые слова, я потерял сознание.
Когда я опять пришел в себя, я лежал ничком на траве, а во всех моих членах я чувствовал боль, как бы от жестокого падения. Заря на небе уже загоралась и предметы становились различимыми. Место было мне знакомо. Я по возможности восстановил в памяти все, что произошло в эту ночь и задрожал, при воспоминании об ужасном видении. «Но почему?» — сказал я самому себе, — «почему это видение так испугало Элли?» Неужели она тоже обречена в царство смерти? Может быть она не бессмертна? Как это возможно? Как все это объяснить?»
Возле себя я услышал слабый вздох; я повернул голову. В нескольких шагах от меня лежала молодая, красивая женщина, одетая в длинное, белое платье, неподвижно распростершись на траве. Ее красивые волосы были по плечам распущены и рассыпались. Левая рука лежала под головой, а правая покоилась на груди; глаза были закрыты, а на губах виднелось нечто вроде красноватой тени. Была ли это Элли?.. Но Элли была фантом, а передо мною лежала женщина из плоти и крови. — Я подполз к ней и склонившись над ней, сказал: «Элли! Это ты?» Она тотчас же вздрогнула, веки ее открылись и большие черные глаза устремились на меня. Этот взгляд точно пронзил меня. Я чувствовал, как она прижалась своей пылающей грудью к моей груди, в то время как своей рукой она обвила мою шею; в тот же момент я почувствовал на своих губах ее горячие, мягкие, но пахнувшие кровью губы. «Прощай! Прощай навеки!» прошептала она умирающим голосом… И все исчезло…
Я поднялся, качаясь как опьяненный, и долгое время искал вокруг себя исчезнувшую, протирая себе руками глаза — наконец я снова очутился на дороге к N… приблизительно две версты от моего дома. Солнце было уже высоко, когда я вошел в свою комнату.
На следующую ночь я ожидал, и, признаюсь, не без страха, появление моего фантома; во он больше не появлялся. Много раз я приходил ночью под старый дуб, но никогда не замечал ничего особенного. Я скучаю об этих свиданиях.
Долгое время я думал о своем приключении; я убеждал самого себя, что наука ничего не могла объяснить и что ни легенды, ни россказни не передавали ничего подобного… Да, я много думал об этом, и, пусть никто не удивляется этому, до сих пор не подвинулся ни на шаг вперед. Я никогда не мог решиться спросить совета у друзей из страха, что они сочтут меня за сумасшедшего. — Наконец я решился ничего не думать об этом, к тому же у меня было в голове достаточно других дел… С одной стороны я был обязан заниматься хозяйством в качестве помещика, с другой стороны мое здоровье сильно пошатнулось. Я получил тяжелую грудную болезнь, бессонные ночи и сухой кашель. Лицо мое стало бледным, как лицо мертвеца. Доктор уверяет меня, что будто я страшно малокровен; мое болезненное состояние он называет малокровием и посылает меня в Гаштейнг. Управляющий клянется, что без меня он не будет знать, что делать с рабочими. Клянусь! Может он или нет! Что мне за дело!