«Теперь полетим в Россию!» — обратилась ко мне Элли. Не первый раз я опять заметил, что Элли угадывала мои мысли, знала мое намерение раньше, чем я его высказывал.
«Или, может быть, ты хочешь что-нибудь другое?» — спросила она.
«Нет!» — ответил я. «Я направляюсь из Парижа, веди меня в Петербург!»
— «Теперь?»
«Сейчас. Только накрой меня своим рукавом! Я боюсь ветра!»
Элли протянула свою руку… Но прежде, чем облако окутало меня, я снова почувствовал на своих губах прикосновение сухого жала, тихий укол которого я уже один раз испытал.
— «Смотри! Ей-и!..» — этот протяжный крик отдается в моих ушах. «Смотри! Ей-и!..» — отозвалось издали. «Смотри! Ей-и!..» Этот крик раздался как будто бы на краю вселенной. — Я вздрогнул.
Большой золотой шпиц сверкнул перед моими глазами. Я узнал укрепления Петербурга.
Бледная северная ночь!.. Но это тоже ночь? Не день ли это скорее, тусклый и больной? Я никогда не любил петербургских ночей, но на этот раз я прямо-таки испугался. Лицо ее совершенно исчезло, растворилось и расплылось, как настоящее облако под влиянием июльского солнца; и однако свое тело я видел явственно, пока я летел в воздухе на равной высоте с Александровской колонной. — Значит мы — в Петербурге! да, да, это — Петербург; эти пустынные широкие улицы пепельного цвета; эти дома оштукатуренные в беловато-серый, в желтовато-белый и в серовато-лиловый цвета, с их глубокими окнами, с их вывесками и фирмами в кричащих красках, с их железными навесами, балконами. Вот золотой купол Исакиевского собора, вот Нева, которая легко и тихо несет в море свои холодные голубые волны.
— «Летим дальше!» — воскликнула Элли с беспокойством.
И не дожидаясь моего ответа она повлекла меня на другую сторону реки, через дворцовую площадь, мимо литейного завода. Под нами слышны были шаги и голоса, по улице шло общество с оживленными лицами, болтавшее о каком-то курсе танцев. «Подпоручик Столпаков!» — воскликнул вдруг испуганный часовой.
Но дальше я увидел у открытого окна какого-то большого дома, молодую девушку, сидевшую в шелковом платье, с обнаженными руками, с волосами, свободно спрятанными в бисерную сетку и с папиросой во рту. Она задумчиво читала книгу, которая, вероятно была обязана своим появлением перу современного Ювенала.
«Скорей летим дальше!» — снова вырвалось у Элли.
В тот же самый момент под нами исчезли маленькие рощи корявых елок и мшистых болот, которыми окружен Петербург. Мы направили свой полет прямо на юг. Небо и земля становились все темнее и темнее. Болезненная ночь, болезненный день, болезненный город! Мы скоро оставили его позади!
Мы летели тише обыкновенного, так что я свободно мог следовать глазами за всеми изменениями, какие только постепенно происходили на моей родной земле. Бесконечная панорама.
Леса, поля, луга, овраги и реки; в больших промежутках церкви и деревни, реже большие местечки и города, а там опять поля, овраги, реки. Я был недоволен, все было для меня безразлично. И если я делался все скучнее и недовольнее, то вовсе не потому, что я летел через Россию. Нет! Вся эта земля, или безгранично-пустынные пространства подо мною, вся окрестность, заселенная народом, задыхающимся в своих нуждах, страданиях и болезнях на клочке жалкой пыли… эти люди-комары, в тысячу раз ничтожнее, чем даже сами комары, со своими бледными губами, с своим монотонным плачем… А! все это казалось мне ненавистным! — Мое недовольство все увеличивалось и увеличивалось, мне не хотелось больше видеть перед своими глазами эту ничего не говорящую картину, эту карикатуру. — Все мои чувства сосредоточились в одном чувстве отвращения и, что хуже всего, отвращении к самому себе.
— «Перестань!» — шептала Элли. «Перестань, или я не вынесу. С тобой не поладишь!..»
«Домой!» — приказал я ей так, как будто имел дело со своим кучером и закрыл глаза.
Я их скоро снова открыл. Элли странным образом прижалась ко мне, как будто она хотела меня задушить. Я посмотрел на нее и кровь у меня застыла. Тот, кто когда-либо нечаянно видел человеческое лицо, выражавшее ужас без видимой причины, тот поймет впечатление, вынесенное мною. Необычайный ужас, нечеловеческий страх написан был на лице Элли. Еще никогда я не видел ничего подобного на человеческом лице… Этот безжизненный фантом, сверхъестественное существо, тень и этот неслыханный неописуемый ужас!..