Как его тащили до погреба. Мера помнил смутно. Он услышал, как кто-то издалека крикнул:
— Кого поймали?
— Краснокожего шпика, шлялся здесь по округе! — проорал в ответ Финк.
Далекий голос показался Мере знакомым, но он никак не мог сосредоточиться и вспомнить, кто же это говорит.
— Разорви его на кусочки! — напутствовал человек.
Финк не ответил. Он не стал опускать Меру на землю, чтобы открыть дверь погреба, хотя надо было наклониться и откинуть ее, чтобы пролезть под низкий косяк. Финк подцепил дверь носком сапога, и та распахнулась. Стукнувшись о землю, она подпрыгнула и начала было закрываться, но к тому времени Финк уже шагнул на лестницу. Дверь ударилась о его бедро и снова упала на землю. Мера услышал лишь какой-то стук и почувствовал, как его встряхнуло. Нога и рука снова заныли. «Почему я еще не потерял сознание? — с удивлением подумал он. — Вот бы пришлось кстати».
Но он так и не потерял сознание. Обе его ноги были переломаны в двух местах, пальцы выкручены и чуть ли не растерты в порошок, в руках не осталось ни единой целой косточки. Но сознание упорно отказывалось покидать его, хотя боль постепенно куда-то отдалилась, превратившись в смутное напоминание. Когда стрекочет одна цикада, кажется, будто скрип ее крылышек эхом разносится по всей округе; две или три цикады трещат намного громче. Но когда к хору присоединяется двенадцатая цикада, их стрекотание не становится громче — просто слух у тебя притупляется, ты глохнешь и уже не слышишь навязчивой песни. То же самое случилось и с Мерой.
Где-то поблизости раздались дружные восторженные крики.
Кто-то заглянул в погреб.
— Губернатор говорит заканчивать побыстрее. Ты срочно понадобился ему.
— Еще минутку, — ответил Финк. — А потом сожгу.
— Некогда, — сказал солдат. — Давай побыстрее!
Финк распрямился и наступил огромной ножищей на грудь юноши. Ребра громко захрустели, пронзая кожу и внутренности. Затем он поднял Меру за руку и за волосы и откусил ему ухо. После чего резко свернул шею. Мера услышал, как позвонки звонко сломались. Финк швырнул безжизненное тело на кучу картошки. Юноша скатился прямо в дыру, которую копал. Он почувствовал под щекой землю, после чего желанное забвение наконец нахлынуло на него, и все вокруг заволокла тьма.
Финк ногой закрыл дверь, задвинул засов и направился в дом. Из-за дома по-прежнему неслись приветственные, ликующие крики. Гаррисон встретил его на пороге кабинета.
— Можно не беспокоиться, — сказал Гаррисон. — Подогревать толпу нет необходимости, поэтому труп нам не понадобится. Только что пушки прибыли. Утром мы выступаем.
Гаррисон сбежал с крыльца, и Бездельник Финк безропотно зашлепал следом. Пушки? При чем здесь пушки? И почему теперь не нужен труп? Он что, держит Финка за какого-нибудь убийцу? Убить Рвача — одно, убить человека в честном поединке — это справедливо. Но убивать юношу, чей рот заткнут кляпом, — это совсем другое. Откусывая ухо, Финк не ощутил прежнего восторга. Этот трофей он добыл в нечестной схватке. У него аж сердце защемило. Он даже не откусил второе ухо.
Бездельник стоял рядом с Гаррисоном и смотрел, как лошади тянут четыре пушки. Он знал, для чего Гаррисону понадобились орудия, слышал его планы. Две пушки он поставит здесь, две — там, чтобы сразу с двух сторон обрушить огонь на город краснокожих. На их головы посыплются картечь и шрапнель, осколки металла будут рвать и терзать тела краснокожих, не жалея ни мужчин, ни женщин, ни детей.
"Это не моя драка, — подумал Бездельник. — Да и еще тот парень… Какая здесь слава, это все равно что лягушат каблуком давить. Даже думать не надо, раз — и все. Только мертвых лягушат не собирают и не вешают на стены. Так никто не делает.
Это не моя драка".
Глава 13
ВОСЬМИЛИКИЙ ХОЛМ
Земля у реки Мчащейся была совсем другая. Элвин не сразу это заметил, поскольку бежал, если можно так выразиться, ничего не видя и не слыша. Поэтому мало что замечал. Пока он бежал, ему снился один долгий сон. Но как только они с Такумсе ступили на Землю Кремней, сновидение сразу изменилось. Все вокруг, куда бы он ни повернул взор, расцветилось маленькими искорками угольно-черного огня. Только это была не та пустота, что всегда маячила неподалеку. И не та глубокая чернота, что поглощала свет и не отпускала обратно. Нет, этот черный цвет сиял и переливался, испуская огоньки.
Когда они остановились и Элвин очнулся от сна, черные огоньки чуточку померкли, но все еще периодически сверкали. Недолго думая, Элвин подошел к одному такому черному светлячку, проглядывающему в море зелени, нагнулся и поднял его. Кремень. Большой, хороший кремень.
— Добрый наконечник для стрелы, — заметил Такумсе.
— Он сияет черным и обжигает холодом, — сказал Элвин.
Такумсе кивнул.
— Хочешь стать краснокожим? Тогда делай со мной наконечники.
Элвин быстро приноровился. Он и раньше работал с камнем. Когда он вырубал жернов, он делал поверхность плоской, гладкой. Но с кремнем дело обстояло несколько иначе. Здесь важен был режущий край, а не поверхность. Первые два наконечника вышли кривыми, но потом он наконец проник в камень, отыскал в нем естественные трещинки, складки породы и последовал им. Свой четвертый наконечник он даже не обрабатывал. Он покрутил его в пальцах, после чего осторожно очистил от осколков.
Лицо Такумсе ничего не выражало. Бледнолицым казалось, что он все время так выглядит. Они считали, что краснокожие, и в особенности Такумсе, никогда ничего не чувствуют, поскольку воины не выставляли свои чувства напоказ. Хотя Элвин видел, как они смеются и плачут, видел, как на их лицах отражаются самые разнообразные эмоции. И раз лицо Такумсе ничего не выражало, значит, внутри вождь буквально бурлит.
— Я раньше много работал с камнем, — почти извиняющимся голосом проговорил Элвин.
— Кремень — это не просто камень, — ответил Такумсе. — Галька в реке, булыжники — это камни. А это живая скала, скала, содержащая внутри огонь, затвердевшая земля, которая приносит нам себя в дар. Она не видела тех истязаний и пыток, которые видело железо, прошедшее через руки белого человека. — Он поднял наконечник, сделанный Элвином, тот самый, который мальчик очистил пальцами. — У стали никогда не будет столь острого края.
— И в самом деле ничего острее я в жизни не видел, — признался Эл.
— Никаких отметин, — сказал Такумсе. — Ни одной царапины. Краснокожий посмотрит на этот кремень и скажет: «Сама земля вырастила его таким».
— Но ты-то знаешь, что это не так, — произнес Эл. — Ты-то знаешь, что у меня просто такой дар.
— Дар калечит землю, — возразил Такумсе. — Как калечит поверхность реки водоворот. Белый человек портит землю, пытаясь изменить ее. Но ты другой.
Элвин ненадолго задумался.
— Ты хочешь сказать, что видишь, когда люди накладывают заклинание, чары или оберег? — наконец спросил он.
— Я ощущаю дурной запах, словно кто-то опустошил кишечник, — ответил Такумсе. — Но ты — ты делаешь все очень чисто. Как будто ты часть земли. Я думал, что научу тебя быть краснокожим. Вместо этого земля сама забрасывает тебя своими дарами.
И снова Элвин увидел укор в его глазах. Как будто Такумсе злился, когда видел, на что способен Элвин.
— Я никого не просил об этом, — пожал плечами он. — Просто я седьмой сын седьмого сына и тринадцатый ребенок.
— Эти числа — семь, тринадцать… Вы, бледнолицые, придаете им какое-то значение, а для земли они ничто, пустое место. Земля любит истинные числа. Один, два, три, четыре, пять, шесть — эти числа ты можешь найти в лесу, оглянувшись по сторонам. Но где семь? Где тринадцать?
— Может быть, именно поэтому они так сильны, — заметил Элвин. — Потому что они рождены не природой.
— Почему тогда земля относится с такой любовью к тому, что ты творишь?
— Не знаю, Такумсе. Мне всего десять лет, одиннадцатый пошел.
Такумсе рассмеялся:
— Десять? Одиннадцать? Очень слабые числа.
Ночь они провели на границе Земли Кремней. Такумсе поведал Элвину историю этой земли, как она прославилась своими кремнями по всей стране. Сколько бы краснокожих сюда ни приходило, сколько бы кремней они с собой ни уносили, их появлялось все больше. Они лежали и ждали, когда их подберут. За прошедшие годы то одно, то другое племя неоднократно пыталось завладеть этим краем. Сюда приходили воины и убивали всех, кто осмеливался явиться за кремнями. Они считали, что таким образом получат власть — у них будут стрелы, тогда как другим стрелять будет нечем. Но из этого никогда ничего хорошего не выходило. Потому что, стоило племени изгнать отсюда всех краснокожих и завладеть землей, как кремни исчезали, будто и не было. Ни одного не оставалось. Члены племени искали, искали, но ничего не находили. И им ничего не оставалось делать, кроме как покинуть эти места, но за ними приходили другие краснокожие и обнаруживали, что кремни никуда не делись, что их столько же, сколько и прежде.