Голос:
— Кто просит и зачем ему оружие?
— Один старик, никогда его раньше не видел. Сказал, что он один из нас. А кого именно он хочет грохнуть, я не спрашивал. Может, и никого. Может, винтовка ему, чтобы…
— Заткнись, Ульсен. Он был похож на человека, у которого есть деньги?
— Он был хорошо одет. И он дал мне штуку, чтобы я только ответил, смогу ли я помочь ему.
— Он дал тебе штуку не чтобы ты ответил, а чтоб не трепался.
— Ну да.
— Интересно.
— Я с ним увижусь опять, через три дня. К этому времени он хочет знать, смогли мы ее отыскать или нет.
— Мы?
— Да, ведь…
— Ты хотел сказать, смогу ли я ее найти?
— Конечно. Но…
— Сколько он платит тебе за остальную работу?
Сверре колебался:
— Десять штук.
— И столько же ты получишь от меня. Десять. Если сделка состоится. Понял?
— Понял.
— За что ты получишь десять штук?
— За то, чтобы я не трепался.
Когда Сверре положил трубку, он уже не чувствовал пальцев. Нужны новые сапоги. Он стоял и смотрел, как ветер поднял в воздух пустой, безвольный пакетик из-под чипсов и погнал его меж автомобилей по направлению к улице Стургата.
Эпизод 20
Пиццерия «У Герберта», 15 ноября 1999 года
Стеклянная дверь пиццерии «У Герберта» закрылась за спиной старика. Он стоял на тротуаре и ждал. Мимо прошла замотанная в хиджаб пакистанка с детской коляской. Перед ним проносились машины, и в их мелькающих окнах он видел отражение самого себя и больших окон пиццерии за спиной. Слева от входной двери стекло было заклеено крест-накрест белой клейкой лентой, будто это окно однажды пытались высадить. Белый узор трещин на стекле напоминал паутину. За стеклом он видел Сверре Ульсена, который продолжал сидеть за тем же столом, за которым они сейчас обсуждали детали сделки. Грузовой порт в Бьёрвике через три недели. Пирс номер 4. В два часа ночи. Пароль: «Voice of an angel».[20] Наверняка название какой-нибудь популярной песни. Он никогда ее не слышал, но название было подходящим. А вот сумма не оказалась столь подходящей. Семьсот пятьдесят тысяч. Но он и не думал обсуждать ее. Теперь главное — чтобы они выполнили свою часть сделки, а не ограбили его там, в порту. В разговоре с тем молодым неонацистом, взывая к его добросовестности, он сказал, что воевал на фронте. Но поверил ли тот ему? И значило ли это вообще что-нибудь? Он даже сочинил историю о том, как он служил, на случай, если парень станет расспрашивать. Но тот не стал.
Еще несколько автомобилей пронеслись мимо. Сверре Ульсен продолжал сидеть, но какой-то другой посетитель встал и в эту секунду, шатаясь, направлялся к выходу. Старик вспомнил его, он был там и в прошлый раз. А сегодня все время не спускал с него глаз. Дверь открылась. Он ждал. Дорога была свободна от автомобилей, но он услышал, как тот человек встал прямо за его спиной. Потом он услышал:
— Так, значит, вот кто этот парень?
Это был особый, хриплый голос, какой может быть только у человека, который уже много лет пьет, курит и страдает бессонницей.
— Мы знакомы? — спросил старик, не оборачиваясь.
— Я бы сказал, что да.
Старик повернул голову, быстро смерил его взглядом и снова отвернулся.
— Я не сказал бы, что знаю вас.
— Тьфу! Ты что, не узнаешь старого боевого товарища? Помнишь, на войне?
— На какой войне?
— Когда мы вместе дрались за общее дело: ты и я.
— Если ты так говоришь… А что тебе нужно?
— Ась? — Пьяница приставил к уху ладонь.
— Я спрашиваю, что тебе нужно? — повторил старик громче.
— Нужно, нужно. Да просто поболтать со старым знакомым, ась? Тем более с тем, кого сто лет не видел. Тем более с тем, кого давно считал покойником.
Старик обернулся:
— Я похож на покойника?
Человек в красной куртке смотрел на него такими голубыми глазами, что они казались двумя шариками из бирюзы. Определить его возраст было совершенно невозможно. От сорока до восьмидесяти. Но старик знал, сколько лет этому старому пьянице. Если сосредоточиться, он, может, даже вспомнит день его рождения. На войне они вместе праздновали дни рождения.
Пьяница сделал еще один шаг вперед.
— Да нет, ты не похож на покойника. На больного — да, но не на покойника.
И он выставил вперед огромную грязную ладонь, и старик сразу же почувствовал сладковатый запах: пахло смесью пота, мочи и перегара.
— Ну чё? Не хошь поздороваться за руку со старым товарищем? — Голос звучал будто из могилы.
Не снимая перчатки, старик слегка пожал протянутую ему руку.
— Да, — сказал он. — Ну вот мы и поздоровались за руку. Если ты больше ничего не хотел, я, пожалуй, пойду.
— Хотел, хотел. — Пьяница качался взад-вперед, все пытаясь уцепиться взглядом за старика. — Я хотел спросить, а что такой человек, как ты, делает в такой дыре, как эта. Это очень странно, если вот так подумать, а? «Он, должно быть, зашел по ошибке», — подумал я в тот раз. А тут ты сел и стал болтать с этим мерзавцем, который, говорят, убивает людей бейсбольной битой. А сегодня ты опять здесь сидишь…
— Да?
— И я подумал: надо спросить какого-нють журналюгу, они сюда иногда заглядывают, понимашь? Об том, чё такой мужик, как ты, такой почтенный, делает тут в таком окружении. Они ж все обо всех знают, понимашь? А чё не знают — то узнают. Например, как это парень, которого мы все еще в войну похоронили, вдруг оказывается живой. Они ж пронырливые, как черти. Вот.
Он сделал безрезультатную попытку щелкнуть пальцами.
— И про тебе тогда напишут в газетах, понимашь?
Старик вздохнул:
— Я могу тебе чем-нибудь помочь?
— А чё, похоже на то? — Пьяница развел руками и обнажил в улыбке редкие зубы.
— Я думаю, да, — сказал старик и осмотрел себя. — Пройдемся. Не люблю свидетелей.
— Ась?
— Не люблю свидетелей.
— А-а. А куда ж нам?
Старик положил руку ему на плечо:
— Пойдем.
— Show me the way,[21] дружище, — хрипло пропел пьяница и засмеялся.
Они зашли под арку возле пиццерии «У Герберта», где, невидимые с улицы, стояли в ряд серые пластиковые мусорные баки.
— Надеюсь, ты еще никому не успел сказать, что видел меня?
— Да ты чё? Я воще сперва подумал, что мне мерещится. Привидение средь бела дня. «У Герберта»!
Он громко расхохотался, но смех скоро перешел в мокрый, клокочущий кашель. Он нагнулся и стоял, опершись о стену, пока кашель не прошел. Потом выпрямился и вытер слизь в уголках рта.
— А кому рассказать — мигом упекут куда полагается…
— Сколько тебе нужно, чтобы ты молчал и дальше?
— Нужно, нужно. Я видел, как тот стервец взял тысячную бумажку из газеты, которую ты принес…
— Да?
— Но сколько-то у тебя осталось?
— Ну так сколько?
— А сколько у тебя есть?
Старик вздохнул, еще раз оглянулся, чтобы убедиться, что нет свидетелей. Потом расстегнул пальто и сунул руку за пазуху.
Сверре Ульсен длинными шагами перешел Юнгсторгет и перепрыгнул через зеленый пластиковый мешок. Всего двадцать минут назад он сидел у «Герберта», бледный и в дырявых сапогах, а теперь шагал в новых, блестящих армейских «Комбат бутс», купленных в магазине «Совершенно секретно» на Хенрик-Ибсенсгате, плюс с конвертом, в котором лежали еще восемь новеньких, хрустящих тысячных купюр. И еще десять он получит потом. Вот ведь как могут измениться дела. Этой осенью он уже приготовился к тому, что его отправят в тюрьму на три года, и вдруг его адвокат заявляет, что та толстая тетка из суда принесла присягу неправильно!