<p>
Кто решил ударить Росса?</p>
<p>
Генуэзская колонна. Но исполнительный директор мог противостоять этому, но не сделал этого. Намерение было ранить его, а не убить.</p>
<p>
Почему он был убит?</p>
<p>
Они пошли бить его, когда он садился в машину, произошла какая-то потасовка, товарищи выстрелили, и вместо того, чтобы ранить его, они его убили. Смерть — это всегда серьезно, на этот раз это политическая ошибка, которая заставляет не очень строго контролировать применение оружия. В конце концов, ошибка была впереди. Гвидо Росса не должен был быть даже ранен. Внутреннее противоречие в рабочем движении, либо вы решаете его политически, либо поражение будет за всеми, оружие бесполезно.</p>
<p>
Но почему мы совершили эту ошибку?</p>
<p>
Возможно, нас ввели в заблуждение результаты предыдущей акции, когда мы ранили другого представителя PCI на заводе, Карло Кастеллано, который занимался управлением персоналом, историческим аналогом рабочих. В тот раз PCI пришлось объяснять своим членам, как получилось, что они оказались боссом партии. С Гвидо Россой ситуация была совершенно иной.</p>
<p>
Вы почувствовали реакцию?</p>
<p>
Очень тяжелую. Но нам не нужно было ее слышать, чтобы понять, что мы были неправы. Поэтому все признали, и некому было сказать, что мы поступили правильно. Мы никогда так не говорили, когда нам приходилось убивать. Но в тот раз серьезность выбора усугублялась тем, что мы ошиблись там, где совершенно не должны были ошибаться. Противоречие в сознании рабочих было подпольным, замалчиваемым. Но оно было, и предложение PCI о денонсации не прошло даже после Россы, которого не простили даже рабочие.</p>
<p>
Вы обсуждали это?</p>
<p>
Это было драматическое обсуждение. Но просто. Мы были неправы.</p>
<p>
А почему Берарди, которого осудил Росса, покончил с собой?</p>
<p>
Берарди был металлистом, работал в литейном цехе и распространял наши листовки и документы. Вот почему Росса осудил его в октябре 1978 года. Это прекрасная и ужасная история. Товарищ рабочий из Италсидера осуждает другого товарища рабочего из Италсидера. Ожесточенный конфликт между PCI и БР разделил их. Росса решает свою проблему, отправив Берарди в тюрьму. Но через несколько месяцев после того, как БР убивает Росса, Берарди убивает себя. Кто знает, осознавал ли кто-нибудь из тех, кто сидел в Botteghe Oscure, масштабы происходящего, какие рваные раны проходили по телу рабочих.</p>
<p>
Но даже это, что вы называете ошибкой и за что дорого платите, не является ли свидетельством того, что вы застряли в ситуации, из которой не видите выхода? Ощущаете ли вы этот тупик?</p>
<p>
Оценка не была однозначной. Как я уже говорил, мы не ожидали такого слияния политических сил, когда PCI полностью интегрируется в общий фронт с ДК и даже без оппозиции со стороны души рабочего класса. Внешние условия как для партизанского, так и для классового движения сузились. Не все, я думаю, осознавали последствия, которые чрезвычайное положение будет иметь для всех форм конфликта. Поэтому в 1979 году нам пришлось смириться с одним обстоятельством: БР больше не могли быть такими, какими они были раньше. Мы действительно нанесли удар в самое сердце государства, на самом высоком символическом уровне, и стали больше, чем когда-либо хотели быть. Мы представляли себя по-другому, катализаторами процесса, а не единственными действующими лицами.</p>
<p>
И что дальше?</p>
<p>
Первое следствие заключается в том, что любые наши действия потеряли характер ограниченной конфронтации, конфликта с целью прийти к посредничеству: государство абсолютизирует его как требование легитимности, решает, что либо оно уничтожит нас, либо это будет его собственное поражение. Это слабое мышление при сильных средствах, дело генералов, а не наследников Макиавелли. Второе следствие заключается в том, что вооруженная пропаганда остается без своего краеугольного камня: если вы не откроете брешь в фронте противника, ваши речи останутся мертвой буквой. Единственное послание, которое вы можете передать, это послание разрушения, оно заключается в ударах, которые вы наносите по государственному аппарату. Но в чем был смысл нашей стратегии, если мы не могли полагаться на постоянные тактические посредничества: это вы навязываете, это вы заключаете, это вы добиваетесь для тех, кого вы представляете? Мы доходили до того, что говорили, что городская партизанская война — это форма революционной политики нашего времени, но по определению политика — это посредничество. И теперь мы больше не можем этого делать. Более опытные товарищи понимают это, трудности, с которыми мы столкнулись в начале, были ничто по сравнению с этим.</p>
<p>
Разве вы не сделали из этого вывод, что, правильно или неправильно, ваша игра проиграна?</p>
<p>
Но мы были сильнее по структуре и оперативному потенциалу. Мы были эталоном не маленького авангарда, единственным, у них не было другой стороны, на которую можно было бы посмотреть. Мы могли только попытаться возобновить работу, но это означало превращение из партизанского авангарда в партию, революционную партию. Огромная задача, и сегодня мы можем с уверенностью сказать, что она была нам не по силам.</p>
<p>
Расширяться как организация в таком сжатом состоянии?</p>
<p>
Другой возможности не было. Мы думали о том, что пройдет много времени, пока соберется настоящая революционная партия пролетариата, а теперь это время ушло. Мы должны были стать такой партией, и, если отбросить формулы или формулы, которые это требование находит в дискуссиях или внутренних диатрибах, это проблема для всех. Но какой партией, по какой линии, в какое время, на каких организационных уровнях, и именно тогда, когда ситуация подталкивает нас к исключительно военному выбору. Противник выбрал военный путь: теперь на каждый революционный толчок или движение он будет отвечать военными ситуациями. Даже когда речь идет об утонченных законодательных решениях, они будут восприниматься как инструменты войны.</p>
<p>
Хотели бы вы вырваться из этой спирали?</p>
<p>
Да. Но все вопросы, которые сейчас окружают вопрос о партии, выливаются на нас. Не нам их решать, нам придется осознать, что революционная партия — это гораздо более сложная вещь, чем мы были. Мы указывали, символически и фактически, конечную цель рабочего класса и народа: свержение системы. Но партия также строится на насущных потребностях, на программе, сформулированной из частичных целей. Мы были партизанами, мы даже не знали, какой может быть партия, вместе антагонистическая, но способная привязать себя к насущным потребностям, и тем более не знали, как она может двигаться в жестких политических рамках, в низкий момент борьбы, когда капитал и государство реструктурируют себя, подавляя все.</p>