<p>
Раффаэле, Рокко и Мариучча f</p>
<p>
Не знаю, почему первые имена пришли мне в голову, возможно, в приступе сентиментальности. Это Раффаэле Фьоре, Рокко Микалетто, Карла Бриоски. Короче говоря, мы знаем, что существует агрессия и нет надежды противостоять ей, и у нас, рожденных на опережение, нет ни малейшего ответа тем, кто спрашивает нас, что теперь делать. Мы предпринимаем небольшие действия, которые пытаемся сформулировать свое присутствие, но этого достаточно. И в этом вопросе руководство оставляет дискуссию открытой. Мы не решаемся на какие-либо сенсационные действия, нам предстоит большая работа по определению линии. Это принятие рисков, которые влечет за собой ситуация неопределенности. Это мудрое решение, но его легче провозгласить, чем осуществить на практике в условиях шторма, в котором мы находимся. 1980 год — ужасный год.</p>
<p>
Вы сразу принимаете удары?</p>
<p>
</p>
<p>
Два ужасных случая происходят в начале года. Лоренцо Бетасса, замеченный Диго, избежал ареста и прямо с завода скрылся. Он оставался в Carrozzerie до самого конца, Fiat был незаменим. Товарищ по Lancia, Пьеро Панчиарелли, также был вынужден уйти после перестрелки с полицией во время одной из акций. Туринская колонна оказалась в таком затруднительном положении, что они оба нашли временное убежище в Генуе, на базе Via Fracchia, где мы собрали то поспешное руководство. Настолько поспешно, что мы пропустили правила разделения и о существовании этой базы узнал даже Патрицио Печи, который вскоре после этого был арестован вместе с Рокко Микалетто. Печи не играл большой роли в туринской колонне, а Рокко был очень важен, один из старых лидеров, член исполнительной власти. Это был огромный удар. А вскоре после этого четверо товарищей были убиты карабинерами на улице Фраккья.</p>
<p>
Что вы подумали?</p>
<p>
Мы ничего не думали. Что через месяц после ареста, по обещанию генерала Далла Кьеза продвинуть закон, который вознаграждал бы за доносы, Печи начнет сотрудничать с карабинерами, раскроет все, что знал об организации, донесет на товарищей, укажет базы, направит агентов, никто из нас не мог даже мечтать об этом. Нам потребовалось некоторое время, чтобы понять: мы не знали о предательстве, у нас и в мыслях не было, что удары, наносимые нам, вызваны доносом одного из нас, который жил с нами. Однако именно Печи привел карабинеров на улицу Фраккья в Генуе, где в то время жили четыре товарища, Риккардо Дура (Роберто) и Аннамария Лудман (Чечилия), боевики генуэзской колонны, Лоренцо Бетасса и Пьеро Панчелли, временные беженцы из Турина. Происходит массовое убийство. У карабинеров есть ключи от базы, они нашли их в кармане Рокко Мика-беда, Рокко не сказал ни слова, но Печи рассказал ему, где находится база, и они могут войти, даже не выламывая дверь. В ночь на 28 марта они застали своих товарищей во сне и намеренно убили их, всех.</p>
<p>
Снаружи было начальство, журналистов не пускали несколько дней. Нас было очень мало, кто протестовал против этого. Вы устроили войну, и вы ответили войной.</p>
<p>
Это правда, что в Генуе мы не были нежными, мы нападали на патрули карабинеров, и были погибшие, но это была преднамеренная резня, которой они могли избежать, а вместо этого они решили бросить ее всем в лицо. Они так усердствовали, что пуля случайно ранила одного из них. Но они не придали этому инциденту широкой огласки. Далла Кьеза хотел показать решение государства, силу спецназа и дать нам урок, который не оставляет сомнений: никто не должен покинуть эту базу живым. Если кровь должна быть показана, пусть это будет кровь только бригад. И лучше бы нам говорить о политике, когда мы говорим о столкновении 1970-х годов, потому что если мы остановимся на бесчеловечности поведения, на том, чего можно было избежать и что пришлось сделать, то не только Р.Б. придется что-то объяснять.</p>
<p>
Дюра был для вас не только другом, но и товарищем?</p>
<p>
Да. Я написал листовку в память о тех четырех из нас, кто погиб в доме в Сампьердарене, где жила моя соратница и ее дочь, которой тогда было 18 лет. Мы были тремя поколениями за этим столом, и, конечно, разные вещи прошли через наши умы, я не могу сказать, что прошло через мой. Но у нас должно было быть что-то очень сильное общее, чтобы все трое из нас столкнулись со смертью четверых, которых мы считали братьями. Ужасная боль, которую мы даже не хотели видеть. «Mia figeù, semo ne 'a bratta, ma u sciu Costa ha già pagou», — сказал бы Роберто, моряк-коммунист, каких я знал троих в своей жизни, который после акции Costa повторял нам эту фразу всякий раз, когда мы попадали в беду. Я представляю, как он повторил ее в этот раз.</p>
<p>
Отражается ли разделение на заключенных и не заключенных среди посторонних?</p>
<p>
Не в этих терминах. Все видели, что клетка была достигнута, но дебаты были более сложными. По крайней мере, до лета 80-го года, когда мы приехали на несколько встреч стратегического направления, в Санта-Маринелле и Тор-Сан-Лоренцо, которые показались мне сюрреалистическими. К тому времени мы говорили на разных языках. Потребовался еще год борьбы, прежде чем мы все увидели, что находимся в тупике и необходимы перемены. У товарищей, которые уже осознали это и пытались вести организацию в этом споре, не было простых решений.</p>
<p>
Товарищи, то есть вы и кто? Генуэзское руководство минус арестованные и убитые? Каковы различия?</p>
<p>
Это не просто. Старых осталось мало, Ло Бьянко, Барбара, Фенци, которого выпустили из тюрьмы, и несколько товарищей из Рима. Когда вы чувствуете, что не знаете, что делать, дискуссия становится запутанной, групповой, один бросает вину на другого, вы приписываете друг другу обвинения, которые на самом деле не релевантны. Время от времени кто-то снаружи ищет поддержки у той или иной части товарищей в тюрьме, а те надеются на помощь со стороны. Личная и психологическая динамика становится сложной, и ее можно понять, но она не помогает разглядеть политические позиции, которые переплетаются. И вот мы всегда были едины, а на пике трудностей решаемся на раскол, и не только по политическим причинам, поскольку я за то, чтобы никогда не раскалываться, а из спонтанной реакции групповой защиты.</p>