<p>
Да, следует за ними и давит на них. Возьмите профсоюзные соглашения, они всегда идут под откос, но они рождаются под давлением, которое подталкивает, которое вынуждает руководство к альтернативе, делает ее жизнеспособной. В 1976 году у нас были все основания спросить себя, что будет делать коммунистическая база, когда возможность альтернативы действительно возникнет.</p>
<p>
Фактом является то, что именно в этом туре выборов, в котором Лотта Континуа также участвовала в последний раз и в который были вложены надежды и со стороны групп, открылся суд над БР в Турине. И вы готовите первую смертельную засаду, нападение на прокурора Коко.</p>
<p>
Да. Это очень важный этап для того, кем мы станем. Этот суд имеет огромное символическое значение. Для государства, которое санкционирует свою победу, пытаясь отрицать любую политическую ценность «Красных бригад», утверждая, что это обычная преступность, хотя позже оно будет противоречить себе, издавая специальные законы, изменяя кодекс и процедуры, строя специальные тюрьмы. Джанкарло Казелли, работавший тогда в прокуратуре Турина, четко пишет в обвинительном постановлении, что отрицание политического характера «Красных бригад» является целью процесса. Но процесс оказывает большое влияние и на нас: какую позицию занять, когда государство празднует свою победу в суде? Есть два пути. Один — традиционный для исторических левых: защищаться, проницательно использовать механизмы суда, отвергать обвинения, а там, где сетка ослабевает, отстаивать социальные причины восставших. Все в рамках правил игры. Но нарушение правил игры — суть нашего предложения. Мы пойдем по второму пути, мы не будем говорить «мы не совершали этого поступка», мы будем говорить, что совершили его правильно.</p>
<p>
Это выбор организации?</p>
<p>
</p>
<p>
Он обсуждался между внутренним и внешним миром, используя, среди многих трудностей, защищенное соединение. И до самого кануна суда возобладало мнение следовать, хотя и очень жестко, традиционному пути. Именно заключенные товарищи в последний момент принимают решение явиться на суд, отказываясь от роли обвиняемого, отказываясь от защитника, даже от государственного защитника, который является частью судебного института. Они представляют коммунистический авангард наступления в стране, они находятся в зале суда в цепях, но для того, чтобы обвинять, а не защищать. Это конец всякого юридического посредничества, это партизанский процесс. С этого момента единственные возможные отношения с государством для тех, кто узнает себя в БР, — это отношения войны.</p>
<p>
Решение созрело в тюрьме?</p>
<p>
Да. Снаружи мы этого не ожидали. Но это в нашей линии, как и в нашем чувстве. Наступление, наступление, всегда наступление. Все, что выходит за рамки легальности исторических левых, привлекает нас. Между двумя вариантами мы всегда выберем тот, который сжигает мосты с прошлым, даже если мы не видим, куда ведет эта дорога. В судебных процессах мы больше не будем соглашаться на роль обвиняемых, а будем претендовать на роль боевиков организации, которая идет в атаку. Именно так мы связываем себя с партизанами снаружи, на земле, и именно боевые действия сделают эту идентичность видимой. Существует параллель между индивидуальными действиями БР и сроками судебных процессов. «Наши слова на судебных процессах имели значение только потому, что они были эхом выстрела», — сказал мне Винченцо Гальярдо несколько лет спустя. И это было правдой, но выстрел говорил еще и потому, что, как мне кажется, он представлял собой нечто, на что многие люди возлагали больше, чем надежду. Нам следует углубиться в критический анализ тех лет, если мы не хотим, чтобы после вооруженной борьбы не осталось никаких надежд.</p>
<p>
Даже в партизанской войне есть поворотный момент — засада на прокурора Франческо Коко.</p>
<p>
Да, это наше первое убийство, первая сознательно кровавая акция. Это также первое убийство, объектами которого являются только БР и государство. Движение остается полностью на заднем плане, мы не связываемся с его моментом и целью, мы интерпретируем и представляем, как дистилляцию, его абсолютную антагонистическую сущность. Если мы и занимались самореференцией, то, безусловно, на основе этого действия. С этого момента единственная проверка нашей линии будет заключаться в нашей способности реализовать ее, воспроизвести себя и выстоять.</p>
<p>
Почему именно прокурор Коко?</p>
<p>
Он — символ роли, которую берет на себя судебная власть. А вот и нарушенное обещание, когда мы освободили судью Сосси. Коко пообещал по телевидению пересмотреть положение заключенных «XXII октября» сразу после освобождения Сосси. Но как только мы освободили Сосси, он дал понять, что даже не думает об этом. Мы согласились на посредничество, а он ответил обманом.</p>
<p>
На этот раз вы не предлагаете никакого посредничества.</p>
<p>
Нет, когда приходит смерть, это конец всякому посредничеству. Мы отвечаем на решение государства уничтожить нас. Это его выбор, его больше нельзя избежать. И мы не хотим его избегать, мы будем идти против него на полной скорости. Первой будет Коко.</p>
<p>
И два человека из эскорта.</p>
<p>
Невозможно пощадить вооруженного агента во время акции, это не вопрос жестокости по отношению к тому, кто не участвует. Как правило, избежать этого просто невозможно. Я могу только сказать, что мы тысячу раз рассуждали, прежде чем сочли кровавую акцию необходимой, тысячу и один раз, прежде чем пришли к выводу, что альтернативы нет. В тот раз, как только решение было принято, оперативная фаза была долгой и подготовленной до мельчайших деталей: выбор места встречи с Коко, техника контроля района, находящегося в центре Генуи, момент, когда эскорт был сокращен до двух агентов, оставив патрули карабинеров, которые обычно его сопровождают.</p>
<p>
</p>
<p>
Из благоразумия или чтобы пощадить их?</p>
<p>
Хотите верьте, хотите нет, но мы никогда не принимали беспринципных решений, когда речь шла о жизни или смерти. У нас не было причин бить ни патрули, ни эскорт. Если есть возможность, стараешься уменьшить кровопролитие.</p>
<p>
Кто принимает решение об имени Коко?</p>
<p>
Это имя, которое циркулирует среди всех, даже не произнося его. Это даже тревожило нас, и сегодня это кажется странным, но в то время люди рассуждали точно так же и легко приходили к тем же выводам. Организация должна была знать, что готовится другая, более рискованная, более жестокая акция, а не одна из многих. Единственное, чего Исполнительный комитет не сообщил, так это название: место и лицо держались в секрете. Но, опять же, для акции, которая проводится в связи с судебными процессами и заключенными, Коко приходит на ум всем. Даже товарищи в тюрьме, которые говорят нам, что фигура, против которой будет направлена акция, — это он. Как я уже сказал, нас это беспокоит: если цель настолько очевидна, что приходит в голову любому, то даже полиция может добраться до нее. И нас беспокоит неосторожность товарищей в тюрьме: канал, который они использовали, один из самых безопасных, но он внешний по отношению к «Красным бригадам», невольная утечка может привести к катастрофе.</p>