13 июни, утром, были в Бутурлиновке.
Встречал сам Хвесин со штабными, при полном параде. Отговорили приветствия, бодро откозыряли по всем правилам, но Трифонов да и сам Миронов, наверное, отметили глубокую, почти болезненную усталость и нравственную смятость здешних командиров. Сам Хвесин, невзрачный, морщинистый человек с услужливыми движениями бывшего полового или интенданта заштатного, был попросту жалок. И при нем комиссар, почти мальчик, едва ли двадцати лет, с большими, отрешенными, как бы навсегда ушедшими мыслью в себя главами... Последний день в корпусе, есть уже приказ о его откомандировании, с большим понижением...
— Попов? Это какой же Попов? — поздоровался за руку с юнцом-комиссаром новый командир корпуса. — Какой станицы?
Судя по этим вопросам, можно было отвечать свободно, не по уставам. Юноша пересилил что-то в себе, улыбнулся со смущением, ценя такую минуту и одновременно тая в душе глубокую тревогу:
— Станицы Усть-Медведицкой, товарищ Миронов... Только вырос я в Москве. Ну, сын Александра Серафимовича...
— Вот как! — обрадовался Миронов и еще раз встряхнул руку Анатолия Попова. — Хорошо. Будем, стадо быть, вместе бить кадетов?
— К сожалению, меня откомандировывают, товарищ Миронов. — При этих словах Хвесин потупился, а Попов объяснил коротко: — На совещании в Воронеже я выступил... Ну и после этого распоряжение самого товарища Троцкого...
— Хорошо, об этом поговорим еще. А как отец? Где нынче?
— Отец не так давно был здесь, собирается большой материал дать в газеты, особо о восстании... Очень ждем этих статей, они тут прямо необходимы, до зарезу! О вас вспоминал, Филипп Кузьмич, и хотел встретиться.
— Я бы тоже хотел, — вздохнул Миронов, и глаза его как-то затуманились. — Ну, хорошо. Не отправиться ли сразу к войскам? Они у вас, верно, разбросаны по всей дуге, от Калача до Казанской?
Уже в самом вопросе Миронова таилось неодобрение по поводу такого расположения войск, и бывший комкор Хвесин подтянулся, руки по швам:
— Никак нет. Войска в основном здесь и в Калаче. Все... После прорыва Секретёва иного выхода нет, как отбиваться в этом направлении всеми силами, товарищ Миронов...
— Пятнадцать тысяч штыков... в одном месте? Кучей?
— Нет. Всего около трех тысяч, — сказал Хвесин.
— А остальные?
Хвесин замялся, как бы не понимая вопроса. Смотрел на Миронова, а приезжие в свою очередь ждали ответа от него.
— В нашем корпусе, товарищ Миронов, в данный момент всего около трех тысяч штыков. Если вам сказали другую цифру, то это устаревшие данные. Были тяжелые бои, отступления, потери...
И тут Трифонов увидел, как на глазах меняется лицо Миронова. Как слетела с него вся недавняя беззаботность, безоглядное казачье ухарство, самоуверенность. Вообще смуглое, загорелое, оно вдруг налилось гневом и стало как бы чугунным.
— Три... тысячи? Как же вы... до-пус-тили до этого? Тут же были юнцы, курсанты! Их же надо было оберечь, учить! — И обернулся в полном недоумении к Трифонову и Скалову: — Неплохо поработали негодяи-повстанцы! С умом... А? У них ведь одни шашки и пики... Холодное оружие!
Трифонов со всей остротой понял нелепость их нынешнего положения. Прибыли они к корпусу, которого, по сути, не было. Одна неполная дивизия, и с ней нужно держать целый фронт!
— Есть случаи дезертирства, — продолжал ненужный уже доклад Хвесин. — Вообще-то с начала мятежа, с марта, на восстание были кинуты мелкие части... Недооценка момента...
Миронов, нарушая всякий этикет, сплюнул под ноги.
— При таких пирогах я бы на месте Секретёва был уже в Воронеже, а то и дальше. У этого пьяницы, как видно, разведка ни к черту! А? Вот воюют, подлецы. Ведь нас, вообще говоря, можно уже в кольцо брать, как курят, голыми руками! — И снова оглянулся на Трифонова: — Едем в таком случае к дивизии, время дорого. Минутами и секундами жить придется...
...Вечером, вернувшись на ночлег, Миронов выкроил время и зашел к Анатолию Попову проститься. Тот засовывал какие-то вещи, книги, записные книжки в дорожный мешок, очень застеснялся, когда вошел комкор. Выпрямился с опущенными руками, отшвырнув мешок на кровать.
— Проходите, Филипп Кузьмич. Вот за стол, пожалуйста, — сказал он. И сам сел на кровать. Потом снова встал. — Чаю не хотите? Я скажу хозяйке.
— Нет, спасибо, — сказал Миронов. — Я, как верблюд, могу по семь дней не пить и не есть... Да... Утром уезжаете? Куда, если не секрет?
— В район Царицына. Направление — в конный корпус Буденного. Бригадным комиссаром...
— Н-да. Так что же произошло в Воронеже?
Анатолий сидел на кровати как побитый, сложив на коленях руки. Ответил после длительной паузы: