Ходоровский водрузил очки с протертыми и чистыми стеклами на нос и насупился еще больше. Побарабанил толстенькими пальцами по столу, обтянутому зеленым сукном.
— Как смотришь на это?
У Гуманиста взмокли ладони и явственно выступил пот на окружности лба, у корней волос.
— Не... понимаю, — сказал он, снова пытаясь привстать в кресле.
— Да. Барышников-то офицер, мосол так сказать, он выполнял букву приказа и в данном плачевном случае не подсуден никакому суду, — вздохнул Ходоровский. — А вот для тебя вопрос совсем плох... Не кто иной, как политком, обязан был блюсти дух закона, его суть! И политком в ответе кругом. И за себя, и за командира.
— Переговоры были запрещены, товарищ Ходоровский, — сказал Аврам дрожащим от возмущения голосом. — Другого выхода же не было!
— Как это не было? — удивился Ходоровский. — Был! Взять этих повстанцев под стражу и конвоировать в ближайший штаб! Неужели ты не мог сообразить? К нам или в крайнем случае в Воронеж! А там бы разобрались с каждым в отдельности. Но ты, Аврам, не сообразил этого по молодости и, прямо сказать, подпал под влияние более опытного и старшего по возрасту командира. Бывшего офицера к тому же. Ведь подпал же?
— Совсем не то. Не подпал. Но просто не мог и не счел возможным удерживать его перед лицом эскадрона. Там всякие сорвиголовы, они могли посчитать меня трусом...
— Да? Это несколько проясняет дело в твою пользу...
Ходоровский еще побарабанил пальцами по мягкому сукну стола, но некой невидимой нервной клавиатуре и вздохнул:
— Вообще-то дельце неприятное для нас для всех. Отвратительная история. Ты согласен?
— Отчасти да, — вздохнул Аврам. И повинно кивнул вихрами.
— А все дело в том, что не на месте ты оказался, товарищ Аврам. Не на месте, как военный именно комиссар! Место твое — в гражданском агитпропе, и не более того... — отцовские нотки вновь пробудились в голосе Ходоровского. — Вот я и решил: зачем губить молодую, неопытную душу на самом взлете? Жалко мне тебя, братец, такого зеленого и такого слабого... Пусть уж все станет на свои места.
Аврам весь напрягся от внимания и тревоги. Что он решил?! А Ходоровский сказал спокойно:
— У нас имеются вызовы, две командировки на работников агитпропа в Харьков. Для борьбы с остатками банд Григорьева и — в штаб Махно.
— Махно? — снова вспотел от неожиданности Аврам.
— Да. Сейчас он с нами, командует дивизией. Пойдешь к нему в политотдел. Инструктором. Рядовым. На особо опасную работу. Это снимет с тебя и всех нас всякую вину за прошлый инцидент. Ты понял?
— Но... Махно? Как же так?
— Все так же. Он ведь никогда не примыкал к белым. Болтался меж двух огней. А сейчас его обратили в праведную веру, и надо формировать политсостав. Там будут опытные товарищи: Полонский, Азаров, Вайнер и другие. Поработаешь с ними, кое-чему научишься.
Гуманист задумчиво склонил голову, молчал. Ходоровский на прощание протянул руку:
— Направление в канцелярии. Ехать надо в Харьков. Желаю успеха.
Тучка только набежали па солнце, но грозу пронесло, как понял Аврам. На радостях он не забыл еще забежать к знакомым аптекарям проститься.
В доме Михаила Ивановича и Доры Игнатьевны царил переполох, они собирались переезжать в Москву. Вещи частично были уложены в сундук и два больших чемодана. Старик был возбужден и рад необычайно: ему давали работу в самой большой аптеке на Тверском. Дора Игнатьевна благословила Аврама и сунула ему в дорогу пузырек с рыбьим жиром.
ДОКУМЕНТЫ
Из докладной Ф. К. Миронова
Председателю ВЦИК т. Калинину
Председателю Совета Обороны т. Ленину
24 июня 1919 г.
Назначая меня комкором Особого, Реввоенсовет Южного фронта заявил, что этот бывший экскор силен, что в нем до пятнадцати тысяч штыков и что это одна из боевых единиц фронта. Если такие же сведения даны вам, то я считаю революционным долгом донести о полном противоречии этих сведений с истинным положением вещей. Я нахожу это недопустимым, ибо, считая информационные данные как нечто положительное, мы, благодаря им, закрываем глаза на действительную опасность и, убаюканные, не принимаем своевременных мер, а если принимаем, то слишком поздно.
Я стоял и стою не за келейное строительство социальной жизни, не по узкопартийной программе, а за строительство, в котором народ принимал бы живое участие. Тут буржуазии и кулацких элементов я не имею в виду. Только такое строительство вызовет симпатии крестьянской толщи и части истинной интеллигенции.