Вчера пришли эскадронами и полусотнями выбитые на мятежных станиц ревкомовские караульные части, при оружии, но здорово изможденные и израненные, — из Вешек привел бывший урядник и бывший же начальник красного караульного батальона Фомин, а из Казанки пришла сотня без командира, погиб в бою...
Хотел Топольсков обо всем этом сказать сидевшим у котла обозникам, да не поспел. Мирно сидевший у его ног, на порожках, постовой красноармеец с винтовкой резво поднялся и вытянулся по уставу, глядя вдоль путей. От станции к штабу шли двое — московский комиссар Трифонов, с козлиной бородкой и поблескивающим пенсне, и еще какой-то моложавый, ученого вида, подбористый штабист. Пришлось и Кирею козырнуть для порядка здоровой рукой.
— У себя Миронов? — спросил комиссар Трифонов. Сам он только возвернулся из Воронежа, отсутствовал дня два-три.
— Так точно, — сказал Топольсков. — С утра все интендантов гонял...
— Понятно.
Миронов, по-видимому, наблюдал всю эту сцену из окна, потому что именно в этот момент и вышел на крыльцо, пожал руки прибывшим. Особо пристально оглядел молодого человека в парусиновой куртке, рослого, хорошо сложенного, со светло-русыми упругими волосами на косой, ровный пробор. Миронова теперь всерьез занимало, что за люди прибывали к нему в корпус, с какими целями... На этот раз он ничего подозрительного или тревожного для себя не определил, а лицо молодого человека, бледноватое от канцелярской работы, с молодым пушком на месте усов, показалось отчасти | даже и знакомым. Рука была твердой и уверенной в пожатии:
— Ефремов. Евгений...
— Ваш новый политкомиссар, — представил его Трифонов. — Направлен политуправлением Южфронта и к тому же наш земляк. Должны бы сработаться...
Вот тут у Миронова и шевельнулось больное чувство под грудной костью. «А вы? Почему вас-то забирают?» — хотел он спросить Трифонова, но это было неуместно, как-то по-мальчишески. Да и молодой человек его тоже заинтересовал.
— Это какой же Ефремов? Одного Ефремова приходилось видеть в Царицыне, кажется, член РВС 10-й армии, но... тот был вроде постарше?
— Тот Ефремов другой. Ефремов-Штейнман, — сказал Трифонов. — Тот приезжий человек, а этот нашенский. Прошу любить и жаловать, товарищ командир корпуса.
Миронов совсем успокоился. Пока что в этом перемещении он не мог усмотреть ничего дурного или опасного. Главное, Южный фронт, значит, еще считался с его пожеланием: не направлять в корпус никого из хоперских политиканов, весьма и весьма содействовавших всеобщему возмущению по станицам. Особенно Ларина, который прямо способствовал весной удалению Миронова на Западный фронт, писал разные докладные о неблагонадежности Миронова... Это теперь учитывается, по-видимому. Да и не могли в Козлове не считаться с большим мандатом Миронова, подученным в Москве с ведома Ленина и Калинина...
— Ну, хорошо, — кивнул Миронов. — А вы, Валентин Андреевич, теперь куда же?
Трифонов ответил лишь тогда, когда они вошли в помещение штаба, от глаз посторонних.
— Отбываю в Пензу, на новое назначение. Там, как вы знаете, должно быть, формируется группа Шорина, и мы со Смилгой прикомандированы к штабу группы, как члены Реввоенсовета. В группу входят целиком 9-я и 10-я армии, а также корпус Буденного и ваш, как только он будет сформирован. Сила большая, пора уже поворачивать Деникина вспять.
«Да, сила немалая, — подумал Миронов бегло. — Сила немалая, но пока что в основном на бумаге. 9-й армии, можно сказать, не существует в природе, 10-я отбивается от Мамонтова и Врангеля под Балашовой, сдав Царицын... Корпус Буденного вместе с кавгруппой Блинова исполняют роль завесы и почти не выходят из боев с превосходящими силами противника. Момент горячее некуда! Им, кавалеристам Буденного и Блинова, сейчас бы помочь, дать разворот и простор, но катастрофически запаздываем с формировкой!»
— Ну что ж! — с откровенным сожалением во взгляде но поводу штабных перемен сказал Миронов. — Не в обиду будь сказано, товарищ Ефремов: нам, как в старину говорили, «что ни поп, то и батька». Лишь бы службу знать. Как вы? В седле бывали? Мне — чтобы повсюду рядом, иногда и в передовых порядках, и в лаве чтобы не стушеваться. А?
Ефремов в первую минуту опустил глаза, а Трифонов подсказал, чтобы смягчить неловкость минуты:
— Он из бывших вольноопределяющихся с германской, неплохо обстрелян, говорят.
— Вы меня должны бы помнить, Филипп Кузьмич, — чуть побледнев от скрытой обиды и внутреннего напряжения, сказал Ефремов. — В хуторе Фролове, на станций Арчеда... На призыве, летом четырнадцатого. Вы с моим отцом вместе отбывали тогда в действующую армию, а я был еще студентом коммерческого в Петрограде, имел отсрочку и провожал там отца. Должны помнить.