— И мне тоже… Как будто я номера своей партии сам не знаю…
— Умный он человек, этот Эрккила. И осторожный тоже…
Великий Октябрь поразил нас смелостью действий революционного рабочего класса. Особенно поразил финнов, осторожных и расчетливых в те годы. Для многих людей Октябрьская революция была исторической неожиданностью, вызвавшей и восхищение и настороженность. Естественно, нас, финнов, волновал вопрос: что будет с нашей Суоми? Начавшееся триумфальное шествие Советов по всей России радовало и ободряло и порождало иллюзии, что теперь уже ничто и никто не может помешать Революции. «Ну кто же может осмелиться выступать против, если народ поднялся?»
Сведения из Финляндии поступали противоречивые. Одни успокаивали, другие вселяли чувство тревоги. Но в целом и там дела шли не так уж плохо. Когда в дни осенней всеобщей забастовки рабочие вышли на улицы городов с винтовками в руках, господа буржуи разбежались по своим норам. Да, народ — сила! И опять иллюзии: «Кто осмелится выступать против? Кто устоит?»
В течение лета и осенью 1917 года из Финляндии приезжали агитаторы. Одни, как Кальюнен, читали стихи. Понравилось. Хорошо читал, трогательно. Другие говорили о конституции, бог весть каким царем даренной Финляндии и каким похеренной. Стихи забывались, а о конституции говорили, стремясь уяснить себе, что это за штука такая и что в ней стоящего. Долго обсуждали, в итоге решили: больше самостоятельности Финляндии — это хорошо! А буржуазия как? Если опять ее власть, то не надо финнам такой конституции! Нам бы новую Финляндию, независимую, но в союзе с Россией, и чтоб все, как в России. Иначе съедят Финляндию. Верно решили, но только путей к этой цели не знали. Наша зрелость отставала от объективно сложившихся возможностей. Так было в самой Финляндии, а тем более у тех финнов, что работали тогда в Дубровке, на маленьком островке между революционной Россией и бурлящей Финляндией[1].
ГОРЕЧЬ ПОРАЖЕНИЯ
А развитие событий шло все быстрее. Советская власть укреплялась в одной губернии за другой, пришли в движение десятки народов и народностей, только что освобожденных революцией от царского гнета. В этом вихре событий на нас, финнов, особенно сильное впечатление произвели два государственных акта — провозглашение «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа», выработанной В. И. Лениным, и признание Советом Народных Комиссаров независимости Финляндии. Эти документы ободрили нас и вместе с тем озадачили. Финляндия — независимая от России! Но не попадет ли она в зависимость от другой какой-нибудь капиталистической страны? Получат ли рабочие-финны те права, которые провозглашались Декларацией в России?
За все это нам еще предстоит бороться. В новом Рабочем доме, только что построенном, проходит первое собрание. Решается вопрос о создании Красной гвардии. В тот январский вечер и сложилась красногвардейская группа, которая потом, пополненная рабочими-финнами из Петрограда, получила название Второй роты Выборгского района.
Собрание торжественное, деловое и в чем-то трогательное. Присутствуют рабочие вместе с женами, взрослыми членами семей.
Вопрос один: создание Красной гвардии и незамедлительный выезд в Финляндию, где уже начались бои с белыми. Потом подают письменные заявления, каждый по очереди становится лицом к залу. Из президиума спрашивают участников собрания:
— Знаете ли вы этого товарища? Доверяете ли ему дело защиты рабочих?
В большинстве случаев доброволец не успевал подойти к столу, как из зала ему кричали под всеобщее одобрение: «Знаем тебя, верим!»
На собрании присутствовало довольно много женщин, девчат. Просились в отряд и они. Может быть, финские женщины тогда не выдвинули из своих рядов выдающихся героинь. Были солдатами в строю, связистками или санитарками. Но они отдали революции все, что могли, сделали все, что умели. И нет на них вины за наше поражение.
Были и такие, кому собрание отказывало в доверии. Говорили откровенно, не кривя душой: «Хорошего от тебя видели мало. Поработай с нами еще, посмотрим…»
Рекомендованные собранием добровольцы выстраивались в шеренгу вдоль стены, присутствующие подходили к ним, пожимали им руки, желали доброго пути и скорой встречи.
Через день выехали в Петроград. Выехали необученными, налегке — в демисезонных пальто, в шляпах, ботиночках. Может быть, внутренне и понимали, что к отъезду не все подготовили, но ободряли себя: «Человеческая жизнь так коротка, что не стоит и волноваться из-за такой мелочи».
1
Кто бы мог тогда представить, что пройдут годы и тихая Дубровка станет одним из самых кровавых «пятачков» на огромном советско-германском фронте и что она будет играть роль решающего фактора при прорыве вражеского окружения в направлении на станцию Мга?
Ежегодно, в первое воскресенье сентября, участники боев на Дубровском пятачке и многие ленинградские писатели выезжают туда, вспоминают павших и радуются встрече.
Многих им еще встреч, очень многих!