Шарик, оказавшийся Орликом, гремел цепкой, взлаивал и рычал, показывая десны, но, когда я прошел дальше, умолк и стал клацать зубами, выгрызая из лохматой шерсти блох.
Я шел мимо парадного строя тюльпанов. Невероятно алых и пронзительно-желтых. Миновал растрепанные кусты пионов, утыканных такими же растрепанными огромными цветами. Розовыми и белыми. Дорожка вильнула мимо уже знакомого погреба, похожего на запертую хоббичью нору. И уткнулась в забор, разукрашенная орнаментом черной тени. На границе тени они и росли, среди расступившихся белых и синих собратьев.
Я сначала стоял, разглядывая. Потом подошел совсем близко и присел на корточки, приближая глаза к самым лепесткам. Она так же сидела тут, подумал и забыл, утекая вслед взгляду, приглашенному правильными, пугающе совершенными изгибами.
Несколько цветков среди толпы светлых привычных. Красные, конечно, никакое не бордо, базовый красный цвет без малейших примесей и оттенков. Не алый и не розовый. Не густой оранжевый. И не малиновый, отливающий алым на солнце. Просто чистая красная краска. Густая, как артериальная кровь, темнеющая в изгибах и снова яркая на солнце. Изогнутые широкие лепестки не отпускали взгляд, принуждая забираться в самую сердцевину. И это казалось нескромным. Потом — совсем уж бесстыдным. Цветок такой формы, подумал я, вставая и поправляя в кармане телефон, чтоб не выпал, не должен быть такого цвета. Это уж чересчур. Может, потому они редкие? Эта вызывающая вывернутость, такая — приглашающая. Интересно, что думает дед, когда глядит на них? Видит, или возраст уже не тот? А девочка? С виду ей не больше четырнадцати.
Из-за деревьев, где стоял дом, послышался вдруг смех, легкий, быстрый. И смолк, будто на него шикнули.
Я тронул пальцем верхний лепесток и быстро убрал руку, как будто совершал нечто интимное. Чертыхнулся про себя и пошел обратно, пытаясь избавиться от картинки перед глазами. Большой, красный, бесстыдно открытый цветок, спрятанный лишь в свои собственные изгибы, с лепестками, опушенными по центру такими же красными дорожками. Ведущими внутрь цветка.
— В гости приехал? К своим? — старик снова открыл мне калитку, оттаскивая цепь с Орликом.
— В отпуск. Уже нет никого тут. Может быть, купим дом, с женой.
— Дело хорошее. Насмотрелся?
Я кивнул. Спросил в узкую щель закрывающейся двери.
— Вы их сажали, да? Сорт какой-то?
— Сами вырастают. Когда надо, — калитка закрылась, мерные шаги отдалились, смолкая.
Я отошел, прячась за кустами смородины от любопытной косынки, которая снова торчала над забором напротив. Вытащил начатую пачку сигарет и закурил, раздумывая, идти ли в город, смотреть на людей. Или вернуться в гостиницу, запереться и лечь. Телефон отключить. Потом, когда картинки меня отпустят, позвонить Алише, подразнить ее описаниями прекрасных садов, каждый — своего цвета. Ясно-синий. Пронзительно-желтый. Солнечно-оранжевый. Пусть вдохновляется.
Девочка вышла, когда от сигареты остался окурок. Глянула на меня быстро, поправила темные кудряшки, заколотые на затылке, и прошла, покачивая узкими бедрами под короткой джинсовой юбкой. Линялые кеды мелькали, оставляя на высохшей светлой глине еле заметные отпечатки.
Я пошел следом. Не приближаясь, скорее медлил, отставая, чтоб не напугать. В руке брюнетка несла тот самый цветок. Красный, извитой, на длинном толстом стебле, с повисшим листом-саблей. Такой же, как сорвала, уходя в дом, светлая девочка с косами. Зачем они приходят к странному старику? Внучки? Такие разные.
Девочка шла торопясь, держала цветок, как держат птенца, оберегая. Волосы свешивались, когда опускала лицо, оглядывая свое сокровище. И вдруг остановилась, сгорбив спину. Опустила руки, роняя свою ношу. И пошла дальше, усталой походкой человека, который пытался, но не сумел.
Проходя, я остановился над выброшенным, нет, уже не цветком. Вялой выцветшей тряпочкой валялся в пыли комочек с больными прозрачными лепестками, скрученными, как попало. Даже нагибаться за ним не стоило. Я поднял голову, и прибавил шагу. Далеко впереди блеснуло солнце на еще одной калитке, полускрытой молодыми листьями винограда. Хлопнула дверь.
Когда я подошел, за планками аккуратного штакетника виднелась согнутая фигура. Женщина в платке мерно поднимала и опускала тяпку, проводя лезвием между грядок картошки. Подняла на меня глаза и застыла, опираясь на вылощенное древко.
— Чего надо-то? — голос был мужским и я повернулся, шаря глазами по виноградным просветам.
— Спросить хотел. У вашей дочки. Она тут недавно…
Тяпка упала, приминая ботву. Женщина в два шага оказалась у забора и навалилась на него, вцепляясь руками в планки.