— Я так понимаю, это пока не более чем общая идея. Когда я увижу детальный план?
Райан мысленно прикинул сроки — необходимые, чтобы команда экспертов из Госдепа, ЦРУ, Армии и Флота проработала все частности. Ну а камбоджийцам придется уже в самые ближайшие дни покидать Париж — время не ждет. Париж, хотя уже и не столь великолепный, как в лучшие свои времена, но пока еще по-прежнему столица мировой культуры, где интеллектуал из Штатов мог общаться с такими, как Кенг Вансак, Салот Сар, Иенг Сари — азиаты, пытающиеся перенести учение Маркса, Ленина и Троцкого на свою почву с такой беспощадностью, что страшно представить, что будет при их успехе, тут наверное дантов ад покажется раем.
И пусть. Как сказал Бисмарк — чтоб где-то построить коммунизм, надо выбрать страну, которую не жалко. И что такое какая-то Камбоджа, когда на кону интересы Соединенных Штатов?
Салот Сар. Из "Коммунистического Манифеста красных кхмеров".
Деревни окружают города.
В деревне — труженики, выращивающие рис. В городе — паразиты, сидящие на их шее. Перекупщики, торговцы, чиновники, неправедные судьи, палачи-солдаты.
Крестьянин честен, не зная грамоты. Лжецы придумали письмо. Писаные законы, по которым труженик всегда должен, всегда неправ. Закон всегда против крестьянина — и даже когда иначе, разве может житель деревни найти справедливость в городском суде?
Коммунизм учит, что все люди братья, все равны. Как всегда было в деревенской общине — но не в городе, где каждый готов убить соседа за свою прибыль и собственность, за богатство свое и семьи. Собственность делает людей врагами — потому, должна быть запрещена. Родство заставляет считать кого-то более ценным, чем все общество — и потому оно должно быть запрещено. Из каждой тысячи людей сейчас, за вычетом явных врагов, которые должны быть немедленно убиты — девятьсот девяносто девять, это лишь заготовки для будущего человека-коммунара.
Есть лишь одно средство перевоспитания — общий деревенский труд. Который даже из обезьяны сделал человека — из заготовки сделает коммунара. Общий труд, от восхода до заката, на благо коллектива, ничего для себя. Кто не выдержит этого испытания, тот не должен жить. Те, кто отрицают наши правила, не должны существовать — не только люди, но и страны, народы. Те, кто на словах клянутся в верности коммунизму, а на деле поступают иначе — должны умереть первыми.
Деревни окружают города сегодня. Завтра городов не будет.
Анна Лазарева. Львов, 15 августа 1953.
Ехать было приятно — скорый поезд, мягкий вагон, купе (которое я, пользуясь своим положением, в одиночку занимала). Соседи с одной стороны Смоленцевы, Юра с Лючией, с другой Кунцевичи, Валя с Марией. Которая попала в наш состав как медработник (а поскольку из госпиталя при нашей Конторе, то "наш" человек, с нужными допусками). Выбор свой сделав — она ведь готовилась с сентября в институт поступать, но решила, что лучше с мужем. Ну а дальше, посмотрим: или при нашем Валечке лишь женой и домохозяйкой останешься, сына ему родишь, или все ж на следующий год поступишь. Ну и третий вариант, если в этом деле себя покажешь, и сама пожелаешь, то станешь нашим полноценным кадром, агентессой "инквизиции". Что не исключает и мединститут — нам образованные люди нужны.
Надеюсь, при посвящении девочку слишком пугать не будут? А то устроили — нет, не шутейный обряд вроде масонской ложи, описанной у Льва Толстого, а вполне серьезный разговор о трудной доле "агента внутренней разведки" и неимоверных опасностях, даже превышающих таковые у агентов разведки внешней. После того, как сам Пономаренко устроил виновным разнос, от обряда отказались — но уже прошедшим его никто ничего не разъяснял.
А опасности — они всюду бывают. Лично меня, если не считать партизанского отряда в Белоруссии (я тогда в Конторе еще не работала), за все годы трижды убить пытались — и что? Уже когда я Лазаревой была а не Смелковой, случилось мне на улице встретить Аркашу Манюнина, бывшего своего одногруппника по ленинградскому универу еще до войны — с его умом, по науке пошел, с близорукостью, на фронт не попал. В пятьдесят втором я снова с ним пересеклась по делу — перед тем, как в Берлин лететь, потребовалась мне консультация, разговорный и военный немецкий я очень хорошо знаю, а в высокой литературе плаваю, все ж не доучилась я, с второго курса инъяза ушла. У Аркаши жизнь по накатанной — там же на кафедре доцентом, кандидат уже, докторскую готовит, утром из дома, вечером домой, женат, сын уже родился — и с палочкой ходит, в рассеянности под машину попал, и шутит еще, хорошо что живой остался, ребра срослись, сотрясение прошло, а нога пока не в норме. А на мне с сорок четвертого (того самого киевского дела) приговор от ОУН так и висит (и Пономаренко тогда всерьез сказал, на территории Украины мне лучше не появляться), ну так где сейчас эти бандеровцы и персонально, Василь Кук, что тот приговор мне вынес? А я еду сейчас в город Львов, поскольку для дела надо.
Прибыли, проводница по вагонам прошла, объявляя. Собраться, одна минута — плащ накинула, шляпку надела, большую сумку с "походными" вещами на плечо. Есть еще чемодан в багаже, там же где прочее имущество нашей "киногруппы с Ялтинской студии". Из купе выхожу — Юра, Валя и Лючия в коридоре меня уже ждут, как охрана.
— А вообще, я ребятам скажу, чтоб около вас были двое. Пономаренко указал — будет снова "ленинград", мне отвечать. Так что, Анна Петровна, вы уж нас не подводите.
Это в пятидесятом было — когда мы с Люсей решили возле Невы погулять, от приставленной к нам охраны бессовестно сбежав. Так про то, что после было, в нашей Конторе до сих пор вспоминают. А ленинградские товарищи наверное, еще больше. И наказал нас Пономаренко сверх уставного порядка — сильно подозреваю, что когда мы с Люсей в кино снимались, сценарий изменить он с твоей подачи, Валечка, велел, увековечив нас в образе, "советские женщины не монашки, а мерилин". Но больше получать взыскания не хотим — и Львов не Ленинград, хотя и говорят, что бандеровщину придавили уже… но вспомню, как Василь Кук хотел моего сыночка убить, так дрожу. Ну если и тут щиросвидомые виноваты — я им такое устрою, Киев сорок четвертого милосердием покажется! Полномочий у меня хватит — документ с подписью "И.Ст", на последний случай в кармане лежит.
— Товарищ Шевченко? Я Кармалюк, порученец от ЦК.
Шевченко, это по документам, я. Так же как в Киеве тогда "Ольховской" была. А имя-отчество оставила свое, чтоб не путаться. По легенде, всего лишь администратор киностудии. Но те, кто надо, предупреждены — и товарищ Федоров тоже.
— А насчет багажа и имущества не беспокойтесь, доставим в полном порядке. Вам уже номера в "России" готовы.
К соседнему перрону почти одновременно с нашим прибыл поезд "Краков-Москва". Там стояло оцепление, причем не только милиция, но и ребята в штатском с красными повязками, и карманы характерно оттопырены — впрочем, иметь пистолет для коммунистов и комсомольцев (особенно, сотрудничающих с милицией и ГБ) закон дозволял. Но кого же они так встречают — ведь таможенный и пограничный контроль на границе должен быть, а не здесь? И товарищ Кармалюк увидев, скривил физиономию, будто лимон съел. Вижу, милиционеры и красноповязочные какую-то семью крестьянского вида, на перрон вышедшую, грубо назад заталкивают, слышу причитания и плач. А под соседний вагон кто-то нырнул, да не налегке, а с узлами — за ним погнались, крики, ругань, милицейский свисток!
— Опять бандеровцы — скривился Кармалюк — не бойтесь, товарищ Шевченко, это мы их просто зовем так. Из Польши всякие, кто захотели советского гражданства. Так мы не против — но только не здесь, а в Сибири или Казахстане, и без компактного проживания. А некоторым это не нравится, здесь заныкаться норовят — сначала разжалобив "дозвольте по ридной земле пройти", а после деру! Нет уж, шалишь, если у тебя указано в бумаге, Караганда или Барнаул, то раньше ты из вагона и не выйдешь.