Он только громко зарычал от страха и от боли и бессильно рухнул на ближайший рундук.
Грабинский догадался, что с ним, но не мог ничего поделать, поскольку у него от удара занемела рука.
- Позови главного боцмана, - бросил он одному из матросов. - Он на палубе.
Когда Поцеха вправил челюсть Славну и узнал от Стефана о происшествии, к Перси вернулся дар речи. Нет, он не ругался и не проклинал, а ударился в плаксивые жалобы.
- Вот чего заслужил я за годы службы на этом корабле! За что? спрашивал он. - Что я такого сделал, что меня изуродовали?
Стефану даже стало его жаль.
- Ну-ну, Перси, - примирительно сказал он. - Не прикидывайся невинной жертвой. Я не собирался так сильно тебя ударить.
Поцеха уважительно кивнул.
- Чистая работа, - сказал он, усмехаясь в усы. - Но нет нужды его жалеть. За подстрекательство к бунту тебя нужно повесить, - повернулся он к Славну.
- Я никого не подстрекал, - всхлипнул Перси. - У меня есть свидетели. Скажите сами! - воскликнул он, поглядывая на земляков. - Разве я подстрекал вас к бунту?
- Еще не успел, - вмешался Грабинский. - Мне вовремя удалось тебя от этого удержать. Но если чувствуешь себя обиженным, можем доложить капитану. Как хочешь.
- Обойдется, - буркнул Славн. - При случае я сам сумею разобраться.
Как хочешь, - повторил Стефан.
ГЛАВА XYII
В ту ночь Мартен не позволил себе сомкнуть глаз и отдохнуть. Он хотел окончательно измучить Рамиреса и его людей, а поскольку сам проспал пару часов после обеда, то ощущал себя в силах бодрствовать хоть целые сутки.
Каравелла решительно держалась юго-западного курса, значит не на Азоры, как он вначале полагал, а скорее всего к Мадейре. Атаковать её он собирался только когда они окажутся на полпути от цели. Но случай распорядился иначе, и позднее Мартен смог оценить, как он обязан этой случайности.
Случилось это незадолго до восхода солнца и было настолько поразительно, что в первую минуту ни на "Зефире", ни на "Санта Крус" никто не мог угадать причины происшедшего.
Первоначальная ситуация и все развитие событий с точки зрения командора Бласко де Рамиреса выглядели так: почти вся орудийная прислуга уже давно находилась на артиллерийских палубах по левому борту, и все оттого, что "Зефир" неведомо в который раз маневрировал так, словно собирался обгонять каравеллу именно с той стороны. Рамирес, наученный множеством предыдущих наскоков такого рода, даже не рассчитывал, что Мартен в самом деле решится на проведение столь рискованного маневра до конца; он полагал, что с минуты на минуту тот сменит курс и вновь останется позади. Но несмотря на это погнал своих канониров на боевые посты, не исключая прислуги двух шестифунтовых октав в кормовой надстройке.
"Зефир" приближался медленно; прошло примерно полчаса, а он ещё не вошел в пределы досягаемости октав. Разумеется, огня не открывали, ожидая либо сокращения дистанции, либо смены его курса, но для Рамиреса такое ожидание было настоящей пыткой.
И тут на нижней артиллерийской палубе грохнуло тяжелое орудие, и сразу после этого разнесся раскатистый грохот залпа всем левым бортом. В результате сильнейшей отдачи одиннадцати пушек "Санта Крус", словно ударенный обухом, качнулся вправо, и все попадали на палубу, сбитые с ног могучим внезапным толчком.
Рамирес тоже рухнул, но тут же вскочил и взглянул за корму. "Зефир" плыл прежним курсом, прекрасно видимый на фоне посветлевшего неба; держался в трех четвертях мили сзади и левее каравеллы, но не настолько близко, чтобы его можно было достать хотя бы из фальконетов, горизонтальный угол обстрела которых слишком ограничен. Значит, залп не был направлен в него. Тогда в кого или во что, в таком случае? В море кругом было пусто. Ни паруса, ни следа других кораблей до самого горизонта.
Рамирес выругался и помчался вниз к своим артиллеристам. На первой палубе наткнулся на ошеломленного помощника, который командовал батареей фальконетов.
- Ты куда дал залп? - рыкнул командор.
Офицер не мог произнести ни слова. Зубы его стучали, по смертельно бледному лицу стекали струйки пота. Рамирес был готов пустить ему пулю в лоб, но спохватился, что таким образом лишится единственного человека, способного руководить огнем всей батареи.
- Зарядить орудия! - скомандовал он. - И пошевеливайтесь!
Сам же поспешил ниже, к тяжелой батарее. Там он надеялся найти разрешение загадки: ведь первый выстрел громыхнул оттуда.
"- Измена? - думал он по дороге. - Бунт? Или они обезумели?"
Влетев в мрачный коридор, полный дыма, перешагнул высокий порог и через несколько шагов споткнулся о какого-то человека, лежавшего у лафета первого орудия. Не владея собой, пнул его изо всех сил, но не услышал даже стона. Человек этот - молодой канонир - был мертв; лицо разбито и расколот череп. В судорожно сжатом кулаке застыл ещё тлевший фитиль.
Командир батареи был почти столь же ошеломлен, как и его коллега палубой выше, но все же выдавил несколько слов в ответ на резкие, полные сдержанной ярости вопросы командора.
Уверил, что не спал, хотя наверняка был немного не в себе, когда услышал гром первого выстрела. Он не подал никакой команды, - просто не успел даже крикнуть. И канониры сами приложили фитили к запалам.
Почему они это сделали? Пожал плечами. Грохот вырвал людей из тяжелой дремы; они могли подумать, что в сонной одури пропустили приказ открыть огонь. Такое вполне могло померещиться, ибо уже сорок восемь часов их держали в полной готовности, с дымящимися фитилями в руках.
Рамирес, несмотря на кипящее внутри бешенство, признал такое объяснение весьма правдоподобным. Впрочем, это не угасило ярости, с которой он теперь честил и мордовал канониров. Набросился было и на их командира, но то, видимо, тем временем пришел к выводу, что терять ему теперь нечего, и отскочив назад, выхватил шпагу.
- Я прикажу тебя повесить! - взвизгнул командор.
- Можете велеть расстрелять меня, ваше превосходительство, - отрезал офицер. - Я дворянин, как и вы. И оскорблений не потерплю!
Несколько мгновений они мерились взглядами, после чего Рамирес первый сунул свою шпагу в ножны. Командир батареи сделал то же самое.