Командор Бласко де Рамирес только теперь с поразительной ясностью осознал, что Непобедимая Армада оказалась в ловушке: с одной стороны ей грозил пожар в переполненном порту, с другой — буря, надвигавшаяся от Северного моря и нидерландских берегов. Но от бури можно было ещё укрыться за мысом Грис Нез, в Булони или даже в глубоком заливе в устье Соммы; от огня спасения не было.
Это наконец понял и герцог — адмирал, и почти все капитаны. Кто мог, на чьем борту ещё не бушевал пожар, рубил лини и реи, срывал якоря и вместе с отливом мчался к выходу в море. Но теперь, в темноте, при сильном боковом ветре, в панической спешке, им трудно было миновать мели и рифы. То один, то другой натыкался на них, распарывая днище корабля и преграждая дорогу остальным. Каравеллы тонули, экипажы в панике спускали шлюпки, матросы дрались за места в них, перегруженные лодки переворачивались и шли на дно. Прежде всего и любой ценой все хотели выбраться из проклятого Кале.
Только одна маленькая, верткая шлюпка под косыми парусами мчалась с попутным ветром в противоположную сторону, вглубь порта, ловко лавируя среди огромных корпусов и проскальзывая под торчащими бушпритами испанских кораблей. Никто её не задержал и не спросил, куда она направляется. Никто не знал, что на её руле сидит человек, который вначале захватил «Двенадцать апостолов», а потом, превратив эту каравеллу в брандер, поджег с её помощью Непобедимую Армаду. И вот он, опаленный, черный от дыма и копоти, как и шесть сопровождавших его сорвиголов, во всю смеялся среди того пожара, который они устроили.
Перси Барнс, прозванный Славном по причине врожденного отвращения к мытью и стирке своих лохмотьев, обладал пронзительным голосом и страстью к пению. Когда на палубе «Зефира» или в портовом кабаке раздавалось нечто среднее между пронзительными криками осла и блеянием козла, можно было ручаться, что это Перси завел любовную песенку или рыцарскую балладу. Обычно слушатели тут же затыкали уши и перебирались в места потише, либо коллективно протестовали, подкрепляя свои протесты угрозами макнуть исполнителя в море. Однако в тот вечер весь экипаж «Зефира»с нетерпением ожидал его вокальной партии, которая должна была уведомить про возвращение Мартена. Ведь Барнс был выслан Уильямом Хагстоуном на берег бухточки, в которой «Зефир» стоял на якоре в соответствии с распоряжениями своего капитана.
Ожидание затянулось, темный, заросший берег молчал и только ветер раз за разом пролетал над заливом, гоня по небу все более мрачные тучи. Корабль неподвижно застыл посреди гладкой полосы воды, прикрытый скалами, люди разговаривали шепотом, а Хагстоун и Броер Ворст плечо к плечу расхаживали по настилу юта, вновь и вновь поглядыая на восток и тщетно стараясь скрыть терзавшую их тревогу.
Тут издалека со стороны порта донесся раскатистый гулне то пушечный выстрел, не то удар грома. Багровая вспышка озарила небо, погасла и вспыхнула снова.
Ворст и Хагстоун как по команде остановились, шепот стих, все взгляды устремились в одну точку. В полумиле, может быть в миле от залива, за узким перешейком, что-то произошло; что — то начиналось. Волнистый черный контур скал почернел ещё больше, контрастируя с небом, которое все ярче озарялось заревом, а ветер доносил оттуда смесь криков и взрывов, какие бывают в самой гуще битвы.
— Началось, — вздохнул Хагстоун.
Ворст переступил с ноги на ногу, почесывая редкую рыжую щетину, скрывавшую побитые оспой щеки.
— Ja, recht, началось — подтвердил он и взглянул на матросов, которые собрались на шкафуте по правому борту.
— Приготовиться ставить паруса? — спросил он помощника капитана.
— Можно, — согласился Хагстоун, хоть знал, что пройдет ещё немало времени, прежде чем понадобится поднять якорь, и добавил: — Прихвати несколько парней к кабестану.
Плотник вполголоса отдал команды и зашагал на нос, чтобы проследить за маневрами, как только подойдет нужный момент. Подумал, что Мартен может прибыть и парусной шлюпкой, которую забрал с «Зефира». Жаль было бы её потерять…
И тут же укорил себя за эту мысль: пусть черти заберут все шлюпки, лишь бы Мартен вышел невредимым из этого рискованного приключения.
« — Наверняка вернется берегом, — подумал он, — так ближе да и надежнее…»
Взглянул на небо. Сверкали молнии, ветер все крепчал, отблески кровавого зарева падали на темную гладь моря. Шум в порту все нарастал, раз за разом гул взрывов сотрясал воздух и разносился эхом, отраженным от скал за кормой корабля.
« — Ну, — думал Ворст, — сейчас там жарко! Пожалуй, зарево видно даже в Дувре!»
Полез в карман, достал оттуда комок прессованного табаку, отломил приличный кусок и принялся неторопливо его пережевывать. Это была отличная темно-коричневая португальская махорка, жгучая, как перец. Он приберегал её только для минут крайнего напряжения: никотин и размеренные движения челюстей действовали успокоительно, снимали тревогу, умеряли нетерпение.
Но на этот раз и проверенное средство подвело, ожидание в бездействии, казалось, тянется до бесконечности.
В какой-то миг взор одноглазого плотника заметил тень темнее, чем гладь моря, белевшая гребнями волн у выхода из бухты. Тень, а точнее две тени, двигались параллельно в полумиле от берега.
«Ибекс»и «Торо», — подумал Ворст.
Погнал одного из юнг к Хагстоуну с этим известием, и тот примчался прежде, чем два корабля миновали вход в бухту.
— Да, это наверняка Уайт и Бельмон, — согласился он, взглянув в указанном направлении. — Мы должны присоединиться к ним.
— А что же будет с капитаном? — спросил Ворст, заталкивая комок жвачки за щеку.
Помощник заколебался, потом неохотно буркнул:
— Он сам так приказал. Видно, им что-то помешало, раз до сих пор его нет.
Плотник тяжело ворочал мысли в голове, а жвачку во рту, все ещё не убежденный до конца.
— «Зефир» должен был выйти в море только когда они возьмутся за свое, — промямлил он, переступая с ноги на ногу.
Словно в ответ ему из носовых орудий «Ибекса» грянули первые два выстрела, и тут же заговорили орудия «Торо», который выходил вперед и маневрировал, уже скрываясь за скалистым мысом.
— Приказ есть приказ, — начал Хагстоун и умолк — где-то вдали, в глубине бухты звучал триумфальный рык Славна, способный вызвать нервное расстройство самого немузыкального слушателя.
По правде говоря, ни Уильям Хагстоун, ни Броер Ворст не относились к людям, чутким к гармониям звуков, и не отличались музыкальностью, но будь даже и так, в подобных обстоятельствах пение Перси Барнса показалось бы им ангельским хоралом. Во всяком случае, оно на них подействовало как чудесный бальзам, приложенный к кровоточащей ране, как распахнутые двери темницы — на узника, получившего свободу, как вид прохладного источника — на страждущего.
— Слабо им с ним справиться, — буркнул Ворст. — Что, слабо? Он им не дался!
Хагстоун не слушал этих гордых по тону, но убогих по содержанию реплик; вернувшись на шкафут, велел спустить тали, чтобы немедленно поднять шлюпку на борт.
Тем временем «Ибекс»и «Торо» исчезли из поля зрения, но их орудия раз за разом гремели залпами, на которые временами отвечал беспорядочный, но мощный огонь тяжелых испанских орудий. Гром пушек сливался с раскатами грозы надвигавшейся бури, а стократное эхо раскатывалось по темной суше и уносимое ветром возвращалось в море.
Среди всей этой канонады, сквозь шум ветра, воющего в вантах, донесся крик Славна, который окликал корабль. Ему ответили, с борта блеснул желтый луч фонаря. Шлюпка взлетела на волне, нырнула в тень, показалась снова, несколько рук подхватили спущенные тали, заскрипели блоки и через миг экипаж «Зефира» услышал голос своего капитана, который не теряя времени отдавал краткие команды.