— А чья же она тогда?
— Кристины.
— А с матерью Кристины ты связь поддерживал?
— Время от времени, — ответил он уклончиво, шевеля ладонями, засунутыми в карманы пиджака. — Что вам от меня надо, детектив?
— Ничего, Натан. Ничего. Но Констанции Тобиас действительно было кое-что от тебя нужно. Ей, например, была нужна правда. Ты так не думаешь?
— Нет, — твердо произнес он.
— Нет?
— Нет, Разве она еще не достаточно настрадалась?
— Не знаю, — резко бросил Спенсер. — А ты думаешь, достаточно?
— Да. Она настрадалась, и очень.
— Натан, а если я сейчас пойду к репортерам и расскажу им правду?
— Прекрасно, — усмехнулся Натан. — И тем самым вы окончательно погубите Конни, а вместе с ней и Джима, а заодно и то немногое, что осталось от доброго имени семьи Синклер. Но в таком случае лучше мне поговорить с ними.
— И что же ты им скажешь?
— Найду что-нибудь интересное.
— Нет, Натан, ничего интересного, кроме лжи, ты им рассказать не можешь.
— Возможно, детектив. Но зато я не причиню боль девушке, которую приговорили к пяти годам заключения. Так кто же из нас больший негодяй — вы или я?
Спенсер сам себе удивлялся. Такого с ним никогда не было. Он был готов сейчас убить Натана. Обычно бесстрастный, скорее флегматичный, он сжимал кулаки, скрипел зубами, едва сохраняя контроль над собой.
Натан улыбнулся.
— Я не стою того, детектив, — произнес он, глядя на сжатые кулаки Спенсера. — Не стою я того, чтобы из-за меня лишаться работы. Поверьте.
— Ты прав, Натан, — ответил Спенсер. — Ты действительно этого не стоишь.
Конни Тобиас поместили в одну из тюрем среднего режима в Новой Англии, а Спенсер возвратился на Лонг-Айленд и зажил тихой и уютной жизнью. Он изо всех сил стремился забыть Хановер. Было так хорошо снова оказаться среди своих. Скучать ему не приходилось, у него было восемнадцать племянников и племянниц. Время от времени кто-нибудь из них спрашивал: «Дядя Спенсер, как это так, что у тебя до сих пор нет детей?»
Спенсер старался жить так, как будто никогда не уезжал с Лонг-Айленда, никогда не жил в маленьком городке под названием Хановер и никогда случайно не встречался на заснеженной Норт-Мейн-стрит с милой черноволосой девушкой по имени Кристина Ким, которая сидела на лестнице и надевала черные ботинки. Вначале это было почти легко. Его дни были заняты, и ночи тоже — два миллиона жителей округа Саффолк по сравнению с десятью тысячами в Хановере оставляли мало свободного времени для размышлений о прошлом. Весь его не очень частый досуг, который оставался, проходил в местных барах. Ну, он, конечно, что-то читал и время от времени вместе с братьями ходил в кино.
Все это было так, но не совсем. На душе у Спенсера не было ни спокойствия, ни мира. Прошел год после того, как огласили приговор Конни, а Спенсер в свое свободное время не переставал обдумывать детали дела Кристины. Он обнюхивал и обсасывал каждую крупинку.
Пошел второй год, и детали в памяти Спенсера начали затуманиваться, тускнеть. Он забыл, например, сколько времени пролежала под снегом Кристина. Он забыл про отпечатки коленей на ее груди. Он забыл, как долго Конни отсутствовала в своей комнате. Он начал забывать, как звучит ее писклявый голос и как выглядит Джим Шоу.
Но Натана Синклера Спенсер забыть не мог.
Время от времени перед Спенсером вдруг возникала та сцена. Как будто вспыхивал экран: полдень, лестница в здании суда в Конкорде и голос (он ясно слышал этот голос): «Я не стою того, детектив. Разве я стою того, чтобы из-за меня лишаться работы?» И в нем опять вспыхивало пламя неукрощенного гнева, и опять вскрывалась незаживающая рана и начинала саднить.
И все же Спенсер чего-то не улавливал. Он снова и снова прокручивал в своем мозгу обстоятельства смерти Кристины, до тех пор, пока это не стало у него тиком и начало преследовало всюду, и днем и ночью. Он опять стал плохо спать.
Натан Синклер. Натан Синклер. Спенсеру хотелось сказать ему, как сильно его любила Кристина. Она его любила так, что пожертвовала ради него всем на свете, рискнула потерять все, чтобы только Натан был рядом.
При мысли о Кристине и Натане у Спенсера даже перехватывало дыхание.
Спенсер начал встречаться с девушкой, которая тоже работала в полиции. Она была очень симпатичная, добрая. «Слишком симпатичная для меня», — думал Спенсер. Она отвечала ему взаимностью, была его ровесницей, и он согласился с собой, что пришло, наверное, время начать жить по-людски. Ему жутко надоело жить одному.
Но ему не переставал сниться Хановер. Ему снились сосны, которые, наклонив верхушки, смотрели на Кристину. Они смотрели сейчас на ее могилу, а другие сосны, похожие, смотрели на нее в последние секунды ее жизни; они тоже смотрели на нее. Спенсер видел во сне, как она бежит по извилистой тропинке, что позади библиотеки Фелдберг, бежит, потому что ее кто-то зовет, зовет в лес.