— Ничего страшного. Всего только на пятнадцать минут. — Он произнес это, медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, а затем положил в свой кофе два кусочка сахару и добавил немного молока. Кристина, как всегда, подумала, как это странно и несообразно — слышать такой безупречный английский именно от него. Она наклонилась поцеловать его.
— Что это ты такая мокрая? — спросил он, вытирая свою щеку.
— Мы играли в баскетбол. И я вспотела. — Она улыбнулась, взяла салфетку и провела ею по своему лицу.
Говард пристально на нее смотрел. Кристина сделала маленький глоток кофе и поморщилась.
— Кофе холодный, — сказала она, отставляя чашку. Она не хотела, чтобы Говард видел, как дрожат ее пальцы.
— А мне показалось, что холодная ты, — сказал он.
— Говард?! — Кристина была изумлена. — Ты начал играть словами?
— А почему тебя это удивляет? У меня есть чувство юмора, — произнес он серьезно.
— Я это знаю, Говард, — сказала Кристина, перегнувшись через деревянный стол, чтобы нежно погладить его руку. — Я знаю, что у тебя есть чувство юмора.
— Но ты, кажется, простудилась?
— Да-да, простудилась. — На самом деле это было не так, но она знала, что это важно для Говарда, — показать свою внимательность.
— Где твоя куртка? Почему ты в шортах?
— Забудем о куртке. — Она пожала плечами, показывая, что это не имеет значения.
— Ты по-прежнему продолжаешь это?
— Что «это»?
— Отказываешься одеваться нормально, как положено по сезону.
— Мне кажется, так полезнее для здоровья.
— Вирусы. Они вряд ли полезны для твоего здоровья. Ангина. Пневмония.
— Никогда в жизни еще не встречалась ни с чем подобным, — сказала Кристина. «Он ворчит на меня. Разыгрывает заботливого папашу (а может быть, мамашу?), но все в порядке. Здоровье пока еще меня не беспокоило».
Главный разговор они откладывали до того времени, когда закажут обед. Кристина хотела заказать салат с сочной горчичной приправой, но она с утра ничего не ела (несколько соленых крекеров не в счет), то есть для нее это фактически был завтрак, а на завтрак ей не хотелось брать горчицу с уксусом. Вместо этого она заказала морковный пирог.
О том, чтобы не нервничать, и речи не было. Она пыталась, по крайней мере, уменьшить свое волнение наполовину, но и это давалось с трудом. Ночью она спала мало, поднялась в семь. Утро было прекрасное: вермонтские холмы, поросшие деревьями, празднично поблескивали на солнце. Но это утро осталось теперь далеко позади, а сейчас ничего у нее не было на душе, кроме тревоги: из-за Джима, который был явно выбит из колеи, и из-за этого терпеливого Говарда, солидного и вежливого, который глядел на нее сквозь стекла очков в темной оправе своими мягкими, но неулыбчивыми глазами.
— Как у тебя дела? — спросила она, пытаясь успокоиться.
— Хорошо, Кристина. Все идет хорошо. Все время занят.
— Отлично. Занят — это хорошо, — сказала она. Он не ответил. — Так хорошо это или нет? Ведь когда есть дела, это же очень хорошо, разве не так? Ты должен быть только доволен, что у тебя есть дела? — Она понимала, что мелет вздор. Господи! — И что, много интересного?
Прежде чем ответить, он рассматривал ее несколько секунд.
— Что может быть интересного в корпоративных делах? Ну, так что, Кристина, давай посмотрим эти документы?
Кристина нервно вытащила из рюкзака конверт из плотной манильской бумаги. Передавая ему конверт, она сказала:
— Все там выглядит как будто в порядке. Прежде чем раскрыть конверт, Говард сделал паузу:
— Действительно все в порядке? Я в этом не уверен. Кристина сделала вид, что не поняла:
— Конечно. С точки зрения текста все безошибочно. Быстро просмотрев документы, Говард отложил их в сторону:
— У нас до сих пор не было возможности поговорить об этом. Послушай, что-то случилось?
У Кристины действительно случилось нечто. Умерла бабушка. Но Говард не знал об этом. Да и не мог знать.
— Я думаю, это к лучшему, — сказала Кристина, играя вилкой. Она попробовала сметанный крем, которым был облит морковный пирог. Он был хорош, но есть вдруг расхотелось.
— Действительно ли это к лучшему?
— Конечно. То есть определенно.
— Почему? Почему тебе вдруг так внезапно потребовался развод?
На нем был строгий костюм, он был таким красивым и таким знакомым. Кристина почувствовала слабый укол грусти где-то в том месте, где должно быть сердце, и подумала: «Но ведь это же не означает, что я не смогу его больше видеть? Я так привыкла к нему за эти годы».
Поежившись, она положила вилку. Кофе был холодный, в пироге полно сыра, а желудок у нее был пустой.