— Я ей так поклонюсь, что все банты растеряет. Сам можешь кланяться, а меня не припутывай! И вообще стихи твой барахло.
— Ты и таких не можешь, — обиделся Валерка. — Я классик, что ли?
— Не классик, так и не берись.
Валерка вспылил. Он вскочил с ванны и закричал:
— Ты виноват, ты! Ты Катьку за косу схватил…
— Так, значит, — прошипел Рэмка. — Ну и ладно, ну и катись к своей Катерине и кланяйся ей в ножки!
Рэмка в сердцах хлопнул дверью и ушёл домой.
Рэмка дал себе слово ни за что не подходить к Валерке первым, не искать примирения, не здороваться даже. Ему казалось, будто отняли у него что-то важное и ценное и отдали другому.
Рэмка сидел на барабане с бронированным кабелем и старался отколупнуть кусочек изоляции. Электрики тянули кабель к исследовательскому институту, а может быть, к новой станции метро; может, к строительству кинотеатра с круговой панорамой. Куда — никто из ребят толком не знал. Кабель был обвит толстой стальной лентой, а сверху покрыт смолой.
«Проколупаю дырочку, тогда Валерка сам ко мне подойдёт и прощения попросит», — думал Рэмка, хоть и знал отлично, что кабель не расковырять даже ножом.
Задумает мальчишка: «Если увижу, как падает звезда, будет мне удача».
А звёзд на небе много. И вдруг одна задрожит, замигает и покатится вниз, прямо в мальчишкину шапку.
Нужно только очень хотеть.
Дружили они с первого класса, сказав за сараями клятву: «Небо, земля и честь. Хук».
Последнее слово значило по-индейски, что сказано всё и к сказанному добавить нечего.
А слово «любовь» они до сего времени употребляли лишь применительно к котлетам, боксу и компоту.
Рэмка колупал смолу на бронированном кабеле, сосал пальцы, стёртые в кровь, и не видел, что его друг Валерка кружит около барабана.
— Рэмка!
Молчание.
— Рэмка, ты что, язык прикусил?
Молчание.
— Рэмка, я знаю, что делать.
— Ну и знай. Я с тобой разговаривать не хочу.
Но слово было сказано.
Валерка тотчас взобрался на барабан, обхватил Рэмку за плечи, пошлёпал по спине доброй ладошкой и зашептал на ухо:
— Гипноз нужно…
— Ха-ха! Может быть, ты Кио из цирка позовёшь?
— Не прикидывайся. Ты врождённый гипнотизёр. Глаза у тебя чёрные, уши оттопырены, губы тонкие, подбородок как кирпичина. Все приметы сходятся.
— А у тебя нос кривой и брови разного цвета.
Валерка ещё раз шлёпнул товарища по спине.
— Плевать на брови! Плевать на стихи. Стихи — ерунда!
Валерка соскочил с барабана, выставил перед собой руку и поднял большой палец.
— Смотри сюда… Концентрируй волю…
«Не можешь без меня, — удовлетворённо подумал Рэмка. — Всё кричишь — „я“ да „я“, стихоплёт липовый! Вот если бы Катька знала, кто из нас гипнотизёр». А вслух Рэмка сказал:
— Последний раз тебе помогаю. Если ничего не получится, больше ко мне не приставай. У меня своих дел много.
Катя сидела у открытого окна, читала «Три мушкетёра». «Если бы здесь был хоть один настоящий мушкетёр, он, может быть, открыл бы сейчас дверь, взмахнул своей шляпой и сказал вежливо: „Моя шпага к вашим услугам. Я жду приказа…“»
Катя глянула в окно. Дворничиха, тётя Настя, раскатывала чёрный шланг для поливки. Валерка и Рэмка лезли на крышу сарая, как раз напротив её окна. «Чего это они на крышу лезут? — подумала Катя. — Бездушные у нас мальчишки и некрасивые».
Валерка распоряжался на крыше:
— Сюда давай, здесь ближе. — Он придвинул Рэмку к самому краю и уселся чуть позади него. — Начинай. Концентрируй волю. Посылай её короткими импульсами… Я тоже попробую.
— А что посылать? — спросил Рэмка.
— Про меня… Катя, Валерка тебя, значит… — Валерка покраснел. — Сам знаешь, не маленький.
— Любит, что ли?
— Давай «любит», если других слов ещё не придумали.
Рэмка протёр глаза кулаками, помигал для верности и уставился на Катю.
На Катином виске покачивался светлый пушистый завиток. Лицо у неё было чистое-чистое и задумчивое. На носу веснушки, совсем немного.
«Что они на меня уставились? — подумала Катя. — Может, у меня нос грязный или на щеке пятно? — Она посмотрела в зеркало, поправила волосы, разгладила пальцами воротничок. — Дураки, ничего смешного…» Катя снова принялась читать, но тут во дворе раздался зычный крик:
— Я вам покажу на крышах сидеть!
У сарая стояла дворничиха, размахивала метлой, пытаясь снять с крыши Валерку и Рэмку, как хозяйки снимают паутину с карнизов.
— Козлы окаянные! — поносила она мальчишек. — Мало вам ровного места? Пошли, пошли!
Мальчишки, не отрывая глаз от Кати, сдвинулись с края крыши на середину.
Дворничиха погрозила им метлой, пообещала надрать уши, когда они спустятся на землю, и вернулась к своему шлангу. Дворничиха была старая и добрая. Со шлангом она обращалась, как с живым существом. Шланг бился у неё в руках, вздрагивал от напряжения. Дворничиха поглядывала на него с опаской.
Катя высунулась из окна. Она никак не могла понять, почему мальчишки так упорно смотрят на неё.
Валерка шептал Рэмке на ухо:
— Ещё парочку импульсов. Видишь, она уже на нас смотрит. Видишь, лоб нахмурила. Только бы не уснула от гипноза!.. Катя! — закричал он во весь голос.
Дворничиха испуганно обернулась. Тугая струя воды ударила Валерке в лицо и опрокинула его навзничь.
— Ап… Ап… Что за шутки! — завопил Валерка и с треском провалился сквозь крышу.
Он упал сначала на какие-то мешки, скатился с них во что-то мягкое, и оно сразу же набилось ему в нос, рот, глаза и уши.
— Аа-ап… — Валерка не успел чихнуть — сверху на него шлёпнулся Рэмка, и Валерка зарылся головой в тонкий летучий порошок. — Апчхи!!! Осторожнее! Это ведь я. Чего ты на меня скачешь?
— А ты не лягайся! Я от твоего гипноза ослеп совсем, ничего не вижу…
Сверху на ребят падали струйки воды. Порошок, в который они упали, стал липким и скользким.
— Вылезайте, — раздался над ними испуганный голос дворничихи. — Не убились?.. — Она взяла их за воротники, помогла встать.
Рэмка кубарем вывалился из сарая.
— Ослеп! — закричал он. — Ой, мамочка!
Дворничиха наклонилась к нему, причитая участливо:
— Что ты, родимый!.. Ну не вой так, сердце надсадишь…
— Ничего он не ослеп, — услышал Рэмка Валеркин голос. — Это ему цементом глаза залепило. Полейте ему на лицо из кишки.
Рэмка с помощью дворничихи промыл глаза и глянул на Валерку. Валёркина рубаха превратилась в грязно-зелёный панцирь, на брюки налипли комья цемента, волосы торчали сосульками, быстро сохли на солнце и превращались в бетон. Рэмка схватился за голову; его волосы уже почти совсем сбетонировались.
— Ой, Валерка, — снова закричал он, — теперь нас наголо побреют!..
— Козлы… — топнула ногой дворничиха и потянулась за метлой. — Крыши ломать?!
— Бежим! — крикнул Рэмка.
Катя смотрела на них из своего окошка и хохотала, прикрыв рот книгой.
— Всё кончено, — всхлипнул Валерка на лестнице. — Она смеётся над нами!..
Небо над головой голубое, без конца и края. Если смотреть на него и задавать себе серьёзный вопрос: «Что было бы, если бы меня не было?» — то можно сойти с ума.
А небо всё равно голубое, и кому какое дело, кроме учёных, что его тепло, его чистота состоят из бурь, гроз, электрических разрядов и чёрного холода.
Валерка и Рэмка лежали на траве в молодом парке. Над их головами покачивался парашют.
— Я читал, это дело без страданий не бывает, — жаловался Валерка. — Теперь я вроде как убитый. Ничто меня не спасёт… Рэмка, сбегай за мороженым.
Рэмка не шелохнулся.
Валерка лёг на бок, облизал пересохшие губы. Ему было приятно страдать. Никто его не понимает, никто не жалеет, даже лучший друг Рэмка. А она, может быть, до сих пор заливается. А может быть, ходит по двору одиноко и у всех спрашивает: «Куда это он подевался? Такой был хороший мальчик, храбрый и сильный. Не то что его черноглазый товарищ Рэмка».