На тральщике как будто ждали запроса — немедленно дали «добро» и сбавили ход. Мне не пришлось объяснять матросам, что нужно делать. Я стал к штурвалу и повёл баржу у самого берега. Матросы спустили танковый трап так, что он почти лёг на воду. Боялся я только одного — за мысом сразу начиналась песчаная коса: замешкайся Орлик хоть на минуту, мы должны были бы отказаться от погрузки или сесть на мель. Ещё боялись мы, что Орлик бросится в воду раньше времени, тогда течение отнесло бы его далеко в сторону, а за косой начинался широкий разлив Сунгари с заболоченными берегами. Вряд ли удалось бы Орлику спастись…
Баржа шла прямо на мыс. Расстояние быстро сокращалось.
Конь застыл на мысу, как высеченный из камня. Каждый мускул его был напряжён. Мокрая шерсть блестела на солнце, бока высоко поднимались, на плечах белели хлопья пены, голова была вскинута, уши насторожены. Он был очень красив в этот момент.
«Потерпи, потерпи, дорогой!» — мысленно повторял я, а кто-то рядом сказал это вслух. Я на секунду обернулся и увидел… старшину. Он стоял, ухватившись за леера, весь подавшись вперёд. От волнения у него выступили капельки пота на лбу.
— Не волнуйся, старшина. Это умная коняга, смекалистая. Заберём! — сказал я миролюбиво.
Наступил решительный момент. Баржа была у самого берега. Тяжёлый танковый трап почти касался глинистого обрыва. Конь стоял не двигаясь, как заворожённый.
— Прыгай, да прыгай же! — молит старшина.
Но конь стоял.
Трап медленно проплывал у самых его ног. Ещё секунда — и мне пришлось рвануть колесо штурвала. Нос баржи медленно повалил на середину реки.
— Всё пропало! Остался… Соколов! — отчаянно крикнул старшина.
Ефрейтор только этого и ждал.
— Орлик! Ко мне! — крикнул он сорвавшимся голосом.
Орлик точно очнулся, сделал по берегу несколько скачков и взвился в воздух…
— Ура-а-а… а-а-а! — прокатилось по палубе.
Я ещё круче положил руль право на борт, и мы только слегка задели кормой за песок косы.
Орлик подошёл к ефрейтору и устало положил голову ему на плечо.
Хорошее море
Азовское море — мелкое море.
Ну что это за море, если целый километр надо идти по воде от берега, чтобы окунуться!
Чуть ли не у самого горизонта стоит в море подорванная гитлеровцами землечерпалка. Кто не знает, подумает, что она на плаву, а на самом деле она крепко сидит на илистом грунте.
Правда, около землечерпалки человеку с таким ростом, как у Ванька Четверикова, будет с ручками, и даже Сергею Комаревцеву там с головкой, но всё равно, что это за море: пять километров от берега, а глубины — сажень!
Конечно, есть в порту приличные глубины. До войны та самая землечерпалка каждый год выбирала грунт у полукилометрового причала и на подходах к нему, чтобы рыбацкие суда могли свободно швартоваться и выгружать улов. Но фашисты сожгли настил, и теперь попасть в дальний конец причала, чтобы выкупаться и половить рыбу, можно было только по обгоревшим сваям да по острым, скользким камням, залитым на полметра водой.
Азовское море — рыбацкое море.
Хотя моряки дальнего плавания и подтрунивают порой над азовцами, сочиняя побасенки вроде такой: «А мы тож, бывает, по недилям плаваем и берега не бачим, бо… камыши кругом, и мы тильки и слышимо, як по хуторам собаки гавкают…», сами азовцы относятся к своему мелкому рыбацкому морю с большим уважением.
А ребята из школы юнгов просто влюблены в своё море. Доказательством такой любви может служить и то, что Ванёк Четвериков вернулся из отпуска на десять дней раньше срока.
Он так и заявил встретившему его завхозу школы Степану Петровичу:
— По морю соскучился…
На это завхоз сказал:
— Очень приятно! А где ты думаешь довольствоваться эти десять дней? Сам знаешь: камбуз — на «Волге», «Волга» — в плавании.
Ванёк только вздохнул в ответ. И не потому, что боялся остаться десять дней без довольствия; на это он ответил коротко: «Рыбу буду ловить». Вздохнул при напоминании о «Волге», красавице мотошхуне, белой, как пена прибоя, лёгкой, как чайка, проворной, как дельфин… Плавает она сейчас по Чёрному и Азовскому морям без него, без Ванька Четверикова. Но что ж поделаешь, если он ещё только перешёл на второй курс…
А по морю действительно Ванёк соскучился. Он и не предполагал, что за год так полюбит его. Правда, была тут ещё причина, почему он рано приехал из отпуска: хотелось ему хоть несколько дней посидеть с удочкой. Во время занятий и некогда было и боялся, что ребята поднимут на смех. Считалось, человеку, решившему стать капитаном или механиком рыбацкого судна, непристойно сидеть с удочкой и ловить бычков. А вот во время отпуска да ещё в жаркую пору, когда запрещён промысловый лов, совсем не стыдно посидеть с удочкой — никто ничего не скажет.
В следующие два дня выяснилось, что не один Ванёк заскучал по солёной воде — из отпуска прибыли ещё двое: Вася и Костик. Первый, как и Ванёк, — будущий капитан, второй — механик. А за ними прикатил и Сергей Комаревцев. Его приезду Ванёк не очень обрадовался: не ладили они с Сергеем. Уж больно Сергей кичился и тем, что вырос на берегу моря (он был из Туапсе), и тем, что плавал кролем, и даже тем, что был правофланговым. А Ванёк замыкал строй на левом фланге, и Сергей всегда подтрунивал над ним.
Вначале все ребята тоже посмеивались над своим левофланговым, но скоро перестали, да и сам Сергей немного прикусил язык, после того как начальник школы сказал:
«Напрасно вы, Комаревцев, задеваете товарища. Это только в строю вы на правом фланге, а в учёбе совсем наоборот: правофланговый Четвериков…».
Костик и Вася немедленно присоединились к Ваньку. Они смастерили себе удочки, накопали червей. Ванька, не сговариваясь, признали за старшего. Он выбирал место для ловли, у него хранились запасные крючки и лески.
Сергей заявил, что рыбу ловить он не пойдёт, что это ему не положено по штату, как будущему капитану. С утра он ушёл в станицу, а рыбаки отправились в порт.
Завхоз, хотя и сказал ребятам, что не сможет взять их на довольствие, всё же приказал прислать кого-нибудь в школу к обеду. Он молча вручил Васе корзину. В корзине стоял кувшин ряженки, лежали лепёшки, пирожки с яблоками, четыре конфеты «коровки» и десятка два яблок и груш.
— Это тоже возьмёшь, — сказал Степан Петрович, указывая на большущий арбуз и две дыни, лежавшие на подоконнике. — Бери, бери! Это с нашего подсобного хозяйства. Вы сами их сажали и пололи.
— Да мы не съедим всего…
— После купания вы и быка съедите. Купаетесь?
— Только один раз, — принялся уверять Вася.
— «Один раз»! Знаю я этот «раз»! Утром залезаете в воду, а вечером вылезаете… Всё знаю, сам на море вырос. Ну ладно. Только далеко не плавать!
У Сергея оставалось немного денег. Их хватило на две порции мороженого и два стакана семечек, но, поскольку мороженое и семечки лишь в самой малой степени заменяют обед, пришлось бы Сергею довольствоваться одним морским воздухом, если бы он не увидел Васю с корзиной.
— Стоп, матрос! Откуда у тебя такая симпатичная корзиночка?
— Из школы. Степан Петрович дал.
— Захватывающее зрелище! Надеюсь, тут моя доля есть?
— Не знаю.
— А кто знает?
— Ванёк.
— Ванёк? Интересно… А вы что, атаманом его выбрали?
— А тебе хотелось, чтобы тебя выбрали? — спросил вместо ответа Вася и начал труднейшее путешествие по подводным камням в дальний конец причала.
Сергей посмотрел ему вслед, затем глянул на свои привезённые из дому брюки клёш и, сокрушённо вздохнув, принялся раздеваться. Ему, так же как и всем ребятам, хорошо был знаком путь по камням и сваям. При своём росте да ещё с пустыми руками он не только догнал Васю, но обогнал.