— Лень вставать, — пожала плечами на приподнятую бровь Кощея Бессмертного.
Тот усмехнулся. Сидели в молчании. Лишь Варя время от времени косилась на настенные часы. Кощей заметил её метания. Когда прошло полчаса и чай превратился в холодный, Варя резко отодвинулась из-за стола.
— Может, я всё-таки потом зайду?
— Присядь, я уверен, Ядвига скоро придёт. Ты же о чём-то хотела поговорить? — заметив, как засомневалась Варя, ободряюще сказал: — Так расскажи мне: какая разница, мне или Ядвиге? Оба сказочные, оба знаем всё о магии.
— А о соулмейтах? — непроизвольно слетело с Вариных губ.
Сказал «А» — говори «Б». Варя села, понимая, что разговора не избежать. Да и в самом деле — какая разница, кому из учителей, кого она одинаково хорошо знала, говорить о своей проблеме?
— Что тебя интересует?
— Правда ли, что… — Варя захлебнулась воздухом, сглотнула, нервно хлебнула остывший травяной чай, на выдохе выпалила: — Правда ли, что если до восемнадцати человеческих лет люди и маги не находят свою родственную душу, то они навечно остаются одинокими?
— Хм, — рука Кощей непроизвольно коснулась бороды, он нахмурился, а потом пожал плечами: — Честно говоря, я не знаю. Но сам факт, что я до сих пор не нашёл свою родственную душу говорит как раз о правдивости этого мифа, нежели опровергает его.
— А как же Ядвига Петровна?
— Яга-то, — Кощей усмехнулся, — у неё своя судьба. Какая — говорить тебе не буду. Но, поверь, она мне хороший друг.
— Значит, не нашедший обречён на одиночество? — Варины плечи дрогнули, а дыхание перекрыл какой-то комок.
— Ты чего? — в голосе Кощея читалась какая-то тревога. — Почему плачешь?
Варя сама не заметила, как слёзы непроизвольно вырвались из глаз и как она принялась торопливо стирать их с мокрых щёк. Помотала головой. Корила себя за начатый диалог. Корила себя за то, что раскрылась Кощею Бессмертному. У которого — Варе казалось — совсем не может быть чувств.
— Это, просто, — не верила, что сдалась, что сидела и шмыгала носом, мямля что-то невнятное, — нервы. Экзамены, скоро.
Мягкие тёплые руки накрыли её плечи и погладили по голове:
— Не расстраивайся, не реви. Тебе же ещё не восемнадцать?
— Ещё п-полгода, — всхлипнула, растёрла нос, мысленно отдавая жестокие приказы успокоиться: бесполезно.
— Ну, вот. Тем более, — погладил её по плечам.
Повисла тишина, которую — Варе показалось — разрезал недовольный шёпот Кощея: «Говорила мне Ядвига — учись с женщинами обращаться. А то так навечно и останешься злодеем».
— Извините, — растёрла лицо ладонями, похлопала себя по щекам, — я обычно не реву по пустякам.
Кощей только ухмыльнулся и ласково прижал её за голову к себе. Варе опять захотелось расплакаться. Она прижалась к его животу, взглядом изучая ткань его пиджака и тихо проблеяла:
— Одиноким быть тяжело?
— Вовсе нет, — оживился Кощей, — так, скучно иногда, но… В целом. Ни о ком не заботишься, кроме себя. Никому не докучаешь, никого не ревнуешь. Не жизнь — сказка. Сам себе режиссёр, сценарист, командир…
Варя кивнула. Вынырнула из-под руки Кощея, залпом опрокинула в себя холодный чай, поправила причёску, утёрла мокрые слёзы. Поднялась из-за стола, развернулась и столкнулась нос к носу с Кощеем. Ей казалось, что он успел вернуться за свою половину стола.
— Спасибо… Вам, — густо покраснела, — и извините ещё раз. Я обычно сдерживаю себя.
Взяла рюкзак и телепортнулась на порог дома, открыла ключом дверь. Лениво поприветствовала маму, хлопочущую по кухне. Прошла в свою комнату. Закрыла дверь.
Ночью было душно. Варя металась по простыням, видя в черноте обрывки действий. Грудь горела огнём, словно бы кто-то раскалённым клинком разрезал её с желанием вынуть самое сердце.
«Саша! Саша Абрикосов! Представляешь, он не такой уж и выскочка».
«Всему своё время…»
«Но сам факт, что я до сих пор не нашёл свою родственную душу говорит как раз о правдивости этого мифа, нежели опровергает его».
«Значит, не нашедший обречён на одиночество?»
«Не жизнь — сказка».
«Я обычно сдерживаю себя».
Было душно. Не хватало воздуха. Она то откидывала одеяло, но тут же, замёрзнув, куталась в него. Вцеплялась ногтями в правое плечо, чувствуя, как горит кожа на ключице. Хрипло дышала, выгибалась, снова падала на подушки. Снова видела обрывки дня. Снова куталась и раскрывалась. Снова пыталась перебороть адскую боль, что разрезала грудь. Горячие слёзы обжигали лицо, когда Варя наконец распахнула глаза и резко села на кровати. Сердце билось бешено, как после забега или полёта. Дыхание было хриплым. Кожа на правой ключице горела. Варя застонала и упала головой на подушку. Удар отозвался ощутимым гудением в височной области. Казалось, что она не спала ночами в течение нескольких недель. Варя откинула одеяло прочь и увидела бордовое пятно, растёкшееся на лиловой ткани простыни.
Подорвалась. Пробежала в ванную. Хлопнула дверью. Звякнула щеколдой. Мгновенно стянула футболку, кинула косой взгляд на зеркало. И замерла. Вдоль правой ключицы к самому концу плеча тянулся тонкий багровый шрам, напоминавший нить. Варя дрожащими от страха и возбуждения пальцами прикоснулась к шраму, посмотрела на кровь, оставшуюся на подушечках бледных пальцев. Сглотнула. Это мало походило на символ соулмейта. Обычно у людей шрам-нить опоясывал руку, в конце нити образуя узор-символ. Здесь такого не было. Это была просто красная рана, которая тянулась от кругленькой выпирающей косточки к кости на плече. Варя схватила в руки розовую пижаму, на груди которой рядом с крупным сердцем расплылось пятно крови. Такое же бордовое, как и на кровати.
— Мам! — голос Вари сорвался. Паника накатывала волнами. — Мама!
Быстро напялила на себя футболку, зажимая рукой рану. Выглянула. Позвала снова. Тишина. Прошлась по квартире: родительская кровать была заправлена, а в её центре лежала мамина одежда. Взгляд кинулся на часы. Десять часов. «Точно. Ушли!» — подумала. Кровь сочилась по руке. Медленно, но всё же капала.
— И куда теперь? — растерянно оглянулась по сторонам.
Шальная мысль пришла внезапно. Сняла постельное, покрытое пятнами крови, бросила его в машинку, туда же отправила пижаму. Быстро натянула любимый вишнёвый костюм. Под него надела тёмную футболку, чтобы не было видно пятен крови. Вышла из квартиры, заперла дверь на ключ. Пулей вылетела из подъезда. И замерла. Рана пульсировала, магия нарушалась. Приходилось, одной рукой прижимая рану, бежать по улицам Мышкина к избушке Ядвиги Петровны.
Телепортнулась на порог. Постучалась и, не дожидаясь разрешения, распахнула дверь:
— Ядвига Петровна, я к Вам, можно? Ой, — замерла на пороге, приоткрыв рот.
На стуле около стола, на котором были разложены медикаменты, сидел Кощей с оголённым торсом, а Ядвига заботливо перематывала новыми бинтами ему то ли плечо, то ли грудь. На месте левой ключицы была явно заметна красная тонкая линия. Варя почувствовала, как от ног к голове приливает жар. Сглотнула. Рука сама собой разжала рану.
— Проходи, Варюш, — деловито отозвалась Ядвига, — да не смущайся ты так — обыкновенное дело, клеймённого подлатать. Что у тебя?
— У меня? — глупо переспросила, не отрывая взгляда от Кощея, а тот, в свою очередь, — от неё. Протянула вперёд раскрытую ладонь левой руки, которой сжимала рану. — В-вот.
— Так! — Ядвига поставила руки на пояс, отложила в сторону бинт, случайно задев рану Кощея, от чего тот поморщился. — Ну-ка, скидывай пиджак.
Варя послушно повесила пиджак на крючок у двери и спустила рукав чёрной футболки ниже, обнажая красную тонкую линию. Во взгляде Ядвиги промелькнуло коварство. Властным жестом она поманила Варю к себе, поставила плечом к плечу с Кощеем, чуть размотала его повязку. Отошла на пару шагов и, как художник оглядывает свои эскизы, осмотрела удивлённого Кощея и смущённую донельзя Варю. Удовлетворённо кивнула.