Листок у меня кончился. Я взял другой и стал писать про зажигалки. Про них-то Костя наверняка ничего не знает.
Сначала я объяснил устройство зажигалки.
До войны мы часто жгли киноплёнку, делали из неё "дымовухи". Закатаем плёнку в бумагу, нитками закрутим, подожжём с одного конца – и полетела! Кружится! Шипит! Сзади огонь с дымом вырывается. Ну так вот: зажигалка – это почти то же самое. Очень похоже.
Потом написал, как с этими зажигалками бороться.
Тоже просто. Сначала немножко страшно было, а потом ничего. Главное успеть, пока она не разгорелась. Подцепить щипцами – и в бочку с водой. Песком тоже можно. Но лучше в бочку. Возни меньше и гаснет быстрее.
К зажигалкам уже все привыкли. Даже девчонки тушат.
Немцы, наверное, узнали про это и стали придумывать всякие хитрости. Раньше как было? Подходи к зажигалке и хватай! Теперь они новые изобрели. С виду совсем такие же. И горят вначале так же. А потом ка-ак стрельнут! Если подошёл к зажигалке сзади – прямо по ногам. И не сразу стреляют, а с выдержкой. Только ерунда все эти хитрости! Не обязательно ведь сзади подходить. Можно и сбоку. Вовка уже целых шесть штук потушил. Я-четыре. А дядя Никифор – восемнадцать!
Но всё-таки вредные эти зажигалки. На Большом проспекте за булочной больница была деревянная. Сгорела. От зажигалок. И в нашей школе от них пожар был.
"А ещё немцы придумали психические воздушные тревоги,- написал я, -Помнишь кино "Чапаев"? Там белые в психическую атаку шли, а немцы психические тревоги придумали. Пришлют самолёт, чтобы он просто летал, он и летает. Не бомбит, а летает. Где-то высоко-высоко. За облаками. Но в городе всё равно воздушная тревога. Кто же его, гада, знает: вдруг бросать начнёт. Люди в бомбоубежищах сидят. Час сидят, два… А он летает. На смену ему другой прилетит. Тоже летает. А нам в бомбоубежище сиди!… Поэтому никого туда и не загонишь теперь. Чего там сидеть?"
Письмо получилось длинным. Пальцы у меня здорово замёрзли. Но место на листке ещё оставалось. Я нарисовал на нём коптилку. И ещё фашистский самолёт. Он летит, а сзади чёрный дым валит. Внизу написал: "Помни, гад, Ленинград!"- а сверху: "И такие зажигалки у нас тоже падают".
В следующем письме я решил написать про одного жильца из нашего дома, учёного.
Драгоценные зёрна
Народу в нашем доме осталось мало. А мужчин и совсем раз-два – и обчёлся. Дядя Никифор, дворник, остался. И ещё какой-то учёный с четвёртой лестницы. Мы его совсем мало знали. До войны и вовсе не замечали. И дядя Никифор, наверное, не замечал. А тут, раз их всего двое мужчин осталось, они. конечно, подружились.
Идёт учёный с работы – дядя Никифор его уже у ворот поджидает.
– Добрый вечер! – говорит. – Что сегодня курим?
Учёный грустно улыбается и вздыхает:
– Берклен.
– А у меня БТЩ! – смеётся дядя Никифор и лезет в карман за кисетом. – Хотите попробовать?
Потом они меняются кисетами, сворачивают "козьи ножки", закуривают и начинают кашлять.
Кашляют они так, что можно подумать: начался обстрел. Или это зенитки грохочут. У обоих уже слёзы из глаз текут, а они всё курят и кашляют, курят и кашляют… Такой у них, значит, табачок хороший, забористый.
Дело в том, что табак в городе кончился. А курильщикам курить всё равно хочется. Вот они и выдумывают, изобретают разные табаки. "Берклен" – это значит "берёзово-кленовый". Из листьев этих деревьев. "БТЩ" – это "брёвна-тряпки-щепки". Были ещё "вырви глаз", "матрац моей бабушки" и всякие другие.
Накашляются дядя Никифор с учёным вдоволь и начинают обсуждать положение на фронте. Потом дядя Никифор спрашивает, как у учёного на работе дела.
– Ничего. Всё хорошо, – говорит учёный. – Только вот, знаете, очень холодно в институте. Боюсь, как бы это не повлияло на собранный материал. Температурный режим – это, знаете, очень важно…
И начинает рассказывать про разные удивительные растения из жарких стран, про экспедиции в Южную Америку и Австралию. Потом про зёрна, найденные во время раскопок у горы Арарат и которым уже чуть ли не пять тысяч лет. Или про пшеницу, что не боится никаких морозов. Или про другую пшеницу, которая может выдержать любую засуху.
– Вот только холодно у нас, – опять вспоминает он.
Дядя Никифор поддакивает и заверяет, что уж для института непременно должны выделить машину дров – есть решение горсовета разобрать пять тысяч деревянных домов, и на Охте уже разбирают. Так что дрова непременно будут.