— Джаба, ну представьте себе… — Голос девушки зазвучал вдруг так убежденно, точно она только что открыла большую, важную истину. — Ну, подумайте, Джаба, если бы на мне не было маски и я вела себя с вами вот так, как сегодня, ведь вы никогда, ни за что…
— Ну, дальше?
— Ведь вы ни за что… Какой бы я ни была красивой и замечательной… Ведь я ни за что тогда не могла бы…
— Понравиться мне?
— Вон идет машина… Остановите ее, пожалуйста, остановите, прошу вас…
Джаба пересек широкий тротуар, соскочил на мостовую. Но водитель отмахнулся и проехал мимо.
Джаба вернулся к девушке.
«Нет, право, она просто потешается надо мной! Слава богу, я еще не сболтнул ничего такого, что бы она могла рассказать подругам и вдоволь повеселиться на мой счет».
Девушка стояла перед подъездом.
— Оставайтесь, Джаба. Я поеду на автобусе.
— Как вам угодно. — Ответ был подсказан уязвленным самолюбием, внезапно вспыхнувшим ребяческим мстительным чувством. Джаба протянул девушке руку: — Прощайте.
Левушка окаменела. Из-под черной маски глядели на Джабу испуганные, наверно, расширенные глаза.
— Вы… останетесь? — Она с трудом проглотила слюну.
— Да. Прощайте! — Джаба направился назад, к подъезду. — Мне надо здесь поснимать еще немного, — он вытащил из кармана плаща фотоаппарат и вновь засунул его в карман.
— Вы обиделись!
— Не на что. Каждая девушка имеет право считать себя писаной красавицей, в особенности ночью, в темноте, — Джаба сам удивился своей грубости.
«Видно, все еще надеюсь — оттого и не щажу ее. «Попытайся разоружить ее таким способом», — продиктовал мне мудрый инстинкт».
— Мне казалось, Джаба…
— Мне тоже всякое казалось…
— Прости меня… Я, конечно, дурочка, да, наверно, настоящая дурочка… Но мне так хотелось, так хотелось…
— Подурачить меня?
— Услышать твой голос… Могло же быть у меня такое желание… Теперь я понимаю, что вела себя очень глупо. Бог знает, что ты обо мне мог подумать…
— И думаю сейчас. Прощайте.
Круто повернувшись, Джаба пошел к дверям.
— Джаба!
Голос сковал его, размягчил каждый мускул его тела.
Из высоких, тяжелых дверей высыпала со смехом и шутками молодежь.
— Кончился маскарад! Маски долой!
Двое молодых людей, юноша и девушка, одновременно открыли лица.
— О, Мзиури!
— Мераб!
Двое других, сняв маски, посмотрели друг на друга, после чего юноша отступил на шаг и с поклоном протянул руку:
— Шота.
— Натела, — улыбнулась девушка.
— А сказала — Пелагея!
Громко разговаривая, молодые люди пошли по улице.
«Сдерну с нее маску!»
Мысль эта вызвала в Джабе необычайное волнение. Он вернулся к спутнице и проговорил с преувеличенной, иронической учтивостью:
— Слушаю вас!
— Не надо обижаться, Джаба! — с трудом выговорила черная маска; тревога и волнение слышались в ее голосе. — Эта наша последняя встреча!
— Я ни с кем не встречался и не знаю, на кого и за что я мог бы обидеться. — Джаба не узнавал сам себя.
«Сдерну!»
Он посмотрел вдоль улицы. Бросил искоса взгляд через застекленную дверь на широкую лестницу института. «Разыгрывает меня. Знает меня и хочет поднять на смех. Раззвонит по всему городу».
— Такси, Джаба, вон идет такси! — Девушка побежала, забыв о своей маске, не заботясь о том, что может вызвать изумление прохожих.
Такси замедлило ход, но водитель не остановил машины — осоловело глядел он на девушку с черной шелковой маской на лице.
— Еду в гараж! — на всякий случай крикнул он и исчез за поворотом.
Из полутемного переулка показались мужчина и женщина, перед ними брели два маленьких мальчугана, которых, по-видимому, одолевал сон — они едва передвигали ноги. Любое необычное зрелище, которое могло развлечь детишек, было бы для них сейчас настоящей находкой.
Девушка в черной маске поспешно скрылась в подъезде соседнего двухэтажного дома. Джаба вошел вслед за нею. Лишь сейчас почувствовал он, что дрожит всем телом. Этот полутемный коридор с грязными, разрисованными и исписанными стенами, едва озаренный желтым светом тусклой, запыленной лампочки под иотолком, как бы приглашал его и давал ему право исполнить свое намерение.
— Джаба! — в напряженном голосе девушки звучала мольба. — Уходи, прошу тебя. Уходи, а то я сегодня не доберусь до дома.
Джаба подошел к ней, сжал ее руку выше локтя.
— Я ведь уже было ушел… — Во рту у него было сухо, он понял, что не сможет выговорить больше ни слова. С быстротой нападающего боксера он выбросил вперед свободную руку, поддел пальцами кружевную оторочку и откинул маску девушке на затылок.
Девушка вскрикнула, вырвалась из рук Джабы, отпрянула, пошатнулась, но удержалась на ногах. Лицо ее было перекошено от сдерживаемого плача, рот дрожал, от уголков губ и глаз разбегались морщинки; Джаба не мог определить, хороша она или нет. Это была уже не та, прежняя его собеседница; казалось, черная маскам исчезла, оставив с Джабой вместо себя кого-то совсем другого. А может быть, она нарочно так сморщила свое лицо, чтобы Джаба не мог ее узнать. Шаг за шагом отступала она, удаляясь от Джабы, и постепенно растворялась в полумраке коридора.
Джаба растерялся. Мысли у него разбежались, способность соображать исчезла. Он лихорадочно искал какое-нибудь разумное — или даже неразумное — решение, но ничего не приходило ему в голову. Он ожидал гнева, упреков, даже пощечины — но не слез, не этих безудержных, безутешных рыданий…
«Наверно, дурнушка».
Девушка забилась в темный угол коридора, лица ее не было видно. Казалось, ею овладел какой-то внезапный острый недуг, выражавшийся в рыданиях. Никогда еще плач не приводил Джабу в такое волнение. Он стоял ошеломленный, не зная, что ему делать, не зная даже, надо ему что-нибудь делать или нет. Маленькая, беспомощная буря бушевала перед ним и, казалось, не собиралась утихнуть.
И Джаба взирал на этот разгул стихии с испугом неопытного моряка…
Говорить что-нибудь, извиняться, раскаиваться, просить прощения не имело уже никакого смысла. Джаба нанес девушке самую тяжкую — незримую рану; ни одному человеку, наверно, не боялась она показать свое некрасивое лицо — только ему одному, Джабе. Так он думал в эту минуту и ненавидел, презирал себя. Он как бы раздвоился; один Джаба был готов наброситься на другого с кулаками — они уже сами собой сжимались, — наброситься и безжалостно отколотить в любом хотя бы самом людном месте, на глазах у целого света: на улице, на редакционной лестнице, на стадионе — где придется; а другой Джаба, его двойник, даже не пытался защищаться, даже не хотел закрыться руками, и это приводило в еще большую ярость Джабу, стоявшего в коридоре.
Внезапно наступившее молчание испугало, заставило Джабу вздрогнуть, как неожиданный оглушительный грохот. Он очнулся от своих полумыслей-полугрез. Девушка больше не плакала. Повернувшись к Джабе спиной, она отирала щеки платком, не обращая внимания на его присутствие. Потом она застегнула пуговицы пальто и, низко опустив голову, прошла мимо Джабы так, словно он был не живым человеком, а нацарапанным кое-как на стене рисунком. Джаба не нашел в себе силы, не посмел поднять на нее глаза, открыто, прямо посмотреть ей в лицо. Лишь украдкой, исподлобья глянул он на девушку. Она шла с таким видом, словно только что распрощалась с огромным счастьем, но что поделать, — должна по-прежнему жить, застегивать пуговицы пальто, думать о возвращении домой.
«Точно я ее опозорил!» — жгучим пламенем взвилась мысль; Джаба замер, пораженный неожиданным. ощущением.
Он вышел на улицу. Девушка потерянно брела к троллейбусной остановке. «Теперь она и взглянуть на меня не захочет, и близко к себе не подпустит… Но я найду ее, во что бы то ни стало найду, и докажу ей, добьюсь, чтобы она поверила…»
Ему вдруг показалось, что эти мысли, это состояние владели им уже когда-то, что все это было повторением, что он уже однажды обещал себе найти и убедить кого-то в своей порядочности.