Новенький, нарядный желто-синий троллейбус подкатил к остановке и заслонил ожидавших на тротуаре пассажиров. Когда троллейбус отошел, Джаба увидел, что на остановке никого не осталось.
«Девятка… К вокзалу. Непременно разыщу!»
Троллейбус прояснил смутные его воспоминания. Это было не в какие-то давние времена, а сегодня утром. Он взял в трамвае билет для маленькой, хорошенькой девушки. А ей показалось, что Джаба — один из карманных воров, орудовавших в эту минуту в трамвае. И Джаба подумал потом об этой девушке: «Если я ее больше не встречу, она так навсегда и сохранит это ошибочное представление».
Оказывается, это случилось нынче утром! А вечером почти повторилось. Сейчас в городе было две девушки, на протяжении одного дня появились в городе две девушки, которые не думали о Джабе ничего хорошего.
Открытие это повергло Джабу в недоумение. Как это вышло, почему это должно было случиться? Ведь он так же не собирался в этот вечер нанести оскорбление девушке в черной маске, как не помышлял утром залезть в карман к соседу в трамвае!
Встревоженный, он восстановил в памяти весь сегодняшний день с начала до конца — вернулся к утру, вспомнил, что было днем, повторил мысленно весь свой путь по городским улицам, побывал в редакции. Подумал, что, пожалуй, напрасно дал волю языку, вмешавшись в беседу редактора с профессором Руруа, что не стоило так вольно разговаривать с заместителем директора театра… Мысли эти захватили, опутали его, завладели им…
Ему почудился огромный, на целую газетную полосу, заголовок: «Джаба Алавидзе оправдывается».
«Будем печатать», — сказал редактор.
«Как вам угодно, батоно Георгий, я готов».
Из здания института высыпали толпой участники окончившегося маскарада. Их становилось все больше, оживленная, многолюдная группа постепенно рассеивалась, разбредалась во все стороны. Шагали римские легионеры и французы-мушкетеры, дуэлянты-бретеры, маркизы и виконты, прекрасные леди и их обожатели — вооруженные до зубов, закованные в доспехи рыцари. Точно все они до этой минуты ждали, чем кончится первая встреча Джабы с девушкой в черной маске, а сейчас, разочарованные, спешили домой, каждый в свою эпоху.
БЕНЕДИКТ ЗИБЗИБАДЗЕ,
СОТРУДНИК РАЙИСПОЛКОМА, 47 ЛЕТ
— Проводи меня немного, — Бенедикт сгреб рукой-лопатой Бату за плечи и двинулся вперед, увлекая приятеля за собой.
Пошатываясь, шли они по крутому подъему.
Ярко освещенный проспект остался позади; все бледнее становились отблески его огней. Друзья вступали в царство одиноких недреманных лампочек.
Они возвращались с кутежа в загородном ресторане. Угощал Бенедикт: Бату привел ему новых клиентов. Но гости были незнакомы между собой, и откровенный деловой разговор за столом не получился. Бенедикт и Бату расстались с собутыльниками минут десять тому назад и продолжали путь к дому вдвоем.
Бенедикт посмотрел по сторонам. Улица была пустынна. Лишь лениво выехало из переулка запоздалое такси, чуть задержалось на повороте, как бы оглядело своим зеленым глазом перекресток, и медленно, высматривая и приманивая пассажиров, покатилось вниз, к проспекту.
— Когда принесет? — Бенедикт заглянул в стеклянный глаз Бату.
— Кто? Что принесет? — притворился непонимающим Бату.
— Твой знакомый… Яков Тартишвили… Ну, это самое… — Бенедикт еще раз посмотрел по сторонам. — Деньги.
— Не знаю… Он не сказал.
— Пока не заплатит сполна, я и пальцем не пошевельну. Тосты произносить всякий горазд…
— Завтра, думаю, отдаст.
— Как только принесет, доставишь ко мне домой. Три тысячи твои, считай, что договорились.
— Спасибо, Бенедикт, дорогой, большое спасибо! — Бату весь зарделся от радости, казалось, даже стеклянный его глаз особенно ярко засиял в электрическом свете.
— А тот, другой… Говори, что это слова от тебя не добьешься! Весь вечер делал мне знаки, а теперь воды в рот набрал. У Бальзака в одном месте сказано: «Слушаю вас, сударь!» Ну, так вот, я слушаю. Чего другому было нужно от меня — Геннадию или как его там?..
— У Геннадия в доме, по соседству с ним, огромная квартира… За столом неудобно был® говорить.
— Ну и что же? — вскричал Бенедикт и воочию представил, себе, эту огромную квартиру — такую, что и глазом не окинешь, а захочешь обойти — заблудишься.
— И живет в. ней только один человек, глубокий старик.
— Ну и что же дальше? — На этот раз мысленному взору Бенедикта представился дряхлый старик, еле держащийся на ногах..
Они прошли еще два шага па тротуару и остановились.
— А дальше то, что этот старик, оказывается, при смерти, не встает с постели и вот уже три недели беспробудно спит.
— Спит?
— Ну да, такая у него болезнь.» Летаргия, что ли, называется.
— А живет совсем один?
— Совсем один. Изредка заглядывают к нему соседи.
Бату шагал по подъему бочком, Бенедикт то тянул его вперед, то хватал за руку и останавливал.
— Ну, дальше! Что дальше?
— Ну и вот… Если сумеешь кого-нибудь туда вселить…
— Кого-нибудь вселить… — как зачарованный повторял за ним Бенедикт.
— Словом, если вселишь какого-нибудь своего родственника и к тому же пропишешь его…
— Пропишешь…
— То потом… когда старик умрет… квартира останется тебе.
— Квартира останется тебе!.. То есть мне…
— Ну что, стоящее дельце? — спросил с гордостью Бату.
Бенедикт разволновался:
— А если… если старик не даст согласия?
— Кто его спрашивает — он уже наполовину на том свете, лежит бесчувственный, как бревно… Геннадий скажет соседям, будто старик уже раньше, до болезни, просил найти ему жильца.
— Сколько комнат в квартире?
— Три… Геннадий скажет, будто старик давно хотел взять квартиранта, одинокого, всего лучше студента… Потому что он нуждается в деньгах…
— Как эго — нуждается, если он смертельно болен и лежит без памяти?
— Думаешь, есть ему не надо? Он получает искусственное питание, ему делают уколы, врачи у него бывают каждый день. На все это нужны деньги.
— А почему Геннадий сам не хочет взять эту квартиру? — подозрительно спросил Бенедикт.
— Как ты сам не понимаешь? Мне ли тебя учить? Да — если он к своей квартире прибавит еще такую громадину в том же доме… Уж лучше прямо переселиться на жительство в тюрьму, не дожидаясь суда и следствия!
— Да, верно… Ты прав. А у этого старика, — Бенедикт уже ненавидел этого незнакомого, больного человека, — а у этого старика родственников нет?
— Ни души на всем свете! Была жена, да и та умерла недавно, примерно три недели назад.
— Может, он и сам уже умер, — высказал предположение Бенедикт..
— Нынче утром, говорят, был еще жив…
— Геннадий сказал?
— Геннадий. Из этого дельца ты можешь выколотить кругленькую сумму. Тысяч двести, не меньше.
— А много ли хочет Геннадий?
— Не говорил.
Голос Бату ласкал слух Бенедикта, как небесная музыка. Толстые пальцы его — на вид их было не пять, а больше — приятно чесались, в особенности большой палец, который так беспокойно ерзал и ворочался в суставе, что Было ясно — он уже считает кредитные билеты. Но вот где-то вдали, в пространстве, вспыхнули цифры «200 000», вспыхнули, стали, приближаясь, увеличиваться — и нули легли на его лицо, как очки. И сквозь эти очки Бенедикт увидел с полной ясностью, что ему не следует выказывать особенную заинтересованность в этом деле. Пусть Бату, раз он взялся быть посредником, расскажет Геннадию, что Бенедикт принял сообщение о квартире больного старика совершенно равнодушно. Тогда Геннадий встревожится, засуетится, забегает вокруг Бенедикта, и можно будег отвалить ему куш поменьше.
— Ну ладно… Так я пошел домой, спать хочется, — Бенедикт зевнул во весь рот. — А об этом деле я подумаю. Там посмотрим.
— До свидания… Будь здоров! — опешил Бату.
Бенедикт свернул налево. Почти уже выветрившийся хмель с новой силой разобрал его. Должно быть, подействовал свежий воздух, а может быть, неожиданное волнение. Он брел, как в тумане, по подъему, пробираясь вдоль стен. Вдруг ему показалось, что земля под ним колеблется; он остановился, чтобы не упасть, уперся рукой в стену и посмотрел себе под ноги. На тротуаре шевелилась тень листвы платана, волнуемой ветерком. У Бенедикта закружилась голова, он зажмурил глаза и поспешил убраться от этой подвижной тени. Ему не хотелось думать об огромной радости, которая ждала его в близком будущем, — он боялся, как бы мысли не загнали его в тупик, из которого ему редко удавалось выбраться без помощи Бату.