— Я не м‑могу. Там нет замка.
— Как нет?
— Нет зам‑мков. Дырки! Дырки на м… — на миг голос Аннабель пропал, у Эда екнуло сердце.
— Аннабель, на каком вы этаже?
— …улевой.
— Вы можете открыть окно и выйти на улицу?
— Господи, нет! Тут решетки! Куда мы… господи, хлопнула дверь! Или нет? Ребята, вы слышали? Сигнализация! Н‑не слышу!
Голос Аннабель задрожал, и Эду передался ее страх, льдом пробрал до нутра.
— Аннабель, вы можете спрятаться?
— Что? Я не…. Тут стеллажи. Стойка. Я…
— Аннабель, там есть шкафы?
— Нет, — Аннабель ответила едва слышно, — я, кажется, слышу шаги!
— Столы. Вы можете спрятаться за столами?
— Что? Да. Нет! Телефон не дотя…
— Аннабель, быстро кладите телефон и прячьтесь все под столы. Как можно дальше от телефона. Делайте!
Эд услышал стук, шорох, и в трубке воцарилась тишина. На клавиатуре нерабочего терминала завибрировал сотовый — высветился номер патрульной машины.
— Говорит офицер Инглунд, сэр, мы прибыли по адресу. Здесь нет школы.
— Вы о чем? — Эд оцепенел.
— Тут многоквартирный дом, СЭР.
— Вы… что? Школа, угол седьмой и девяносто пятой, там стрельба и дети прячутся в библиотеке!
— Сэр, я не слепой и не глухой: тут НЕТ школы.
Эд растерялся с ответом, а в трубке красного телефон раздались тяжелые, глухие шаги. Они медленно‑медленно приближались, будто человек поднимался из бесконечного темного туннеля и устал идти, но выхода все не было и не было.
— Прошу вас! — взмолилась еле слышно, из далекого‑далека Аннабель. — Про‑а‑а…
Грохнул выстрел, Аннабель завизжала пуще прежнего, к ней присоединились другие голоса. Выстрел повторился дважды, и крик девочки перешел в хрип, потом в сипение. Казалось, с текстуры звука срезали раз за разом слои, пока не остался пронзительный высокочастотный звон, который слился воедино с пожарной сигнализацией и шумами старого красного телефона.
Ни в одной школе Плейно в тот день не стреляли, и Эду стоило бы — нет, следовало этому радоваться. Да, заурядный розыгрыш, но душу отяготило неясное гадкое чувство, в компании с которым и прошла дорога домой.
На веранде Эд увидел худенькую фигурку дочери, улыбнулся. Люси чистила ананасы и по обыкновению забралась с ногами на диван, некогда синий, что выгорел на солнце до оттенка пыльной обочины. Фрукты кочевали слева направо — с соломенного столика на тарелку. У дивана вспотел переносной холодильник с пивом — Люси выносила его для Эда, как раньше делала Бриттани, потому что от спиртного отец веселел и добрел, и мир не казался ему «таким сраным гавнищем».
Девятого августа Люси исполнилось шестнадцать. У нее были грустные серые глаза, а на висках завивались локоны — все как у матери; это поразительное сходство вызывало в душе Эда печально‑радостное черти‑что.
— Что твой техасский сплин? — он рухнул на диван и левой рукой, на ощупь, отыскал жестянку. С раздражением вырвал крышечку и жадно глотнул холодного пива. Лицо согревало низкое вечернее солнце, над коттеджами растекался алый закат; свежело.
— Нормально. На кухне пол под раковиной пророс.
Люси пожала плечами в ответ на взгляд Эда. Они помолчали.
— Ты сходила к психологу?
Люси замерла, так и не отрезав до конца чешуйку. Вытерла лоб тыльной стороной ладони, положила фрукт и достала из кармана джинс баночку «Золофта».
У Эда потяжелело на сердце. До смерти Бриттани Люси росла веселой болтушкой, а потом ее радость полетела к черту, под откос: все меньше друзей, все хуже оценки, все скупее слова и все чаще запертая детская комнатка. Казалось, дома разрастается непроходимый стеклянный лес.
Эд подул на солнце, точно хотел затушить багряный диск, и глотнул еще пива. Поднялся ветерок, и в посвисте ловушки снов над головой почудился голос Бриттани, которая звала Эда. Он дернулся по привычке, но за дверью чернела пустая и тихая гостиная. Слова Бриттани слабели и сливались с ласковым шепотом бамбуковых трубок.
— Он же говорил, что у тебя намечается… — сказал неловко Эд, — что можно будет прекратить прием?
— Ага.
Невразумительный ответ Люси едва слышался в ветре и пении ловушки, будто говорила не дочь, а Бриттани — с того света. Эду захотелось обнять Люси, забрать у нее эту печаль, но он так и не решился.
За два дня вирус не сдал позиций, и Эд обнаружил в своей кабинке тот же красный допотопный аппарат. Едва Эд щелкнул рычажком, телефон взорвался мерзкой трелью, и потянулась смена. Тягуче, медленно, как страшный муторный сон, который сознаешь, но из которого не под силу очнуться. Эду казалось, что с каждым новым вызовом из него выпивают еще толику сил, еще толику радости и надежды. Голова раскалывалась, горло осипло от бесконечных разговоров. Левое ухо горело.