Осколки, щебень и пыль шрапнелью полетели во все стороны, изрешетили канистру, поранили лицо одному из поджигателей.
Когда все улеглось, Ленкин муж радостно завопил:
– Хана заводу! Не нужно никого жечь!
Остальные начали поддакивать, но Шалый внезапно рассвирепел. Природная ярость, копившаяся в нем годами, воспылала пожаром похлеще, чем внутри развалившегося завода, и он зашипел – по-змеиному, потому что ярость давила на горло и мешала говорить:
– Мы их сожжем! Всех сожжем!
Ленкин муж побледнел, спрятал продырявленную канистру за спиной.
– Отдай! – заорал Шалый и бросился на него с кулаками.
Впрочем, двое других тут же вступились за бедолагу да закрыли его собой, встав друг к другу вплотную.
Бориска сверкал глазами, но, опасаясь за свой нос, подойти не решался. Краем глаза он приметил, что рабочие пробудились от взрыва и уже выскакивают из бараков.
Через мгновение никаких рабочих он уже не видел, потому что перед глазами была лишь темно-красная пелена – от жажды крови. Сквозь эту пелену Шалый прорвался к своим спутникам, одним махом сбил всех троих с ног, несколько раз ударил Ленкиного мужа по голове, отобрал у него полупустую канистру, бросил ее в сторону ближайшего дома, а вдогонку бросил спичку. Ссохшееся дерево полыхнуло моментально.
Тогда Бориска бросился наутек, опасаясь расправы.
Палыч побежал по проулку, стуча во все окна и крича:
– Горим! Горим!
Рабочие и их семьи из-за постоянной жизни у месторождений или шахт слишком сильно привыкли к грохоту взрывов. И когда завод разнесло – проснулись далеко не все.
Сотоварищи Бориски смешались с толпой местных, пришедших поглазеть на развалины завода. Сам Борис притаился за ближайшим холмом и жадно наблюдал, как ползет пламя по стене дома, как рвется оно вверх, пожирая все на своем пути, как плюется едким угаром и заставляет людей истошно кричать. Шалому нравилось, что люди кричат. Шалый хохотал от веселья.
Из барака вынесли обгоревшее тело, хрупкое и тщедушное, и осторожно положили на землю, предварительно бросив под низ толстое одеяло. Какая-то женщина ревела над этим телом, раскачиваясь взад-вперед.
Рабочие носились как сумасшедшие, пытались собрать шланг да протянуть его до озера, но от нервов все валилось из рук. Несколько местных пришли, чтобы помочь, однако были изгнаны криками:
– Позлорадствовать приперлись?! Это вы нас подожгли! Мы с вами еще разберемся!
Барак со скрипом завалился набок. Посыпались искры, от них вспыхнула следующая за ним постройка. Бориска за холмом бесновался и гоготал, наблюдая за тем, как суетятся люди.
Вскоре наладили шланг для тушения и через полчаса побороли пламя. Шалый собирался уже идти на свою сторону поселка, но тут в отдалении завыла сирена – с местной подстанции мчалась скорая. Чем-то его привлекла эта сирена, чем-то зацепила слух, и он остался, толком не понимая причины.
Подпрыгивая на колдобинах, подъехала белая машина, украшенная крестом, из нее выскочили врачи и побежали к тщедушному тельцу, лежавшему на толстом одеяле. Долго колдовали нам ним, потом перекинули на носилки и понесли к карете.
А Борис вдруг заинтересовался, чего это тельце такое хрупенькое, живое ли оно, и вышел из-за своего укрытия, как зачарованный. Во хмелю он слабо понимал, что его непременно узнают – хотя бы бесталанный певец, который обещал кому-то скорую смерть.
Пробираясь сквозь алкогольный туман и густую гарь, витавшую в воздухе, Шалый двигался вперед, пока наконец не поравнялся с носилками. На них лежал тот самый мальчик, который некогда попросил у него и рябого закурить, и которого Бориска самолично спас от избиения. Щека у мальчика была буро-красного цвета. Глаза закрыты.
– Пацан, ты чего? – как-то плаксиво произнес Шалый и встал в оцепенении. В его голове совершенно не складывалось, что ребенок пострадал именно вследствие поджога – нет. В его голове это было как-то само по себе, и он действительно не мог взять в толк, отчего так получилось.
– Ты ч-чего, пацан? – повторил он, заикаясь.
– Да живой, живой! – не выдержал один из врачей. – Ожоги третьей степени. Не мешайте!
Носилки втащили в машину и закрепили. Отец мальчика влез следом, окинув Шалого испепеляющим взглядом.
Шалый этого не заметил.
Поплелся к своему теперешнему жилищу, ничего не понимая, но хозяева тщательно заперлись и не пустили его.
– Водки дайте, твари! – заорал Бориска, затарабанив по двери.
Лена через окно выставила ему полную бутылку – от греха подальше.