И Шалый сидел на крыльце и методично напивался до самого вечера.
А вечером, когда отец ребенка вернулся из больницы, рабочие пошли на поселок боем. Они несли палки и камни и били любого, кто попадался им на пути – матвеевскому соседу немного досталось, но он сумел вовремя сбежать. Жители попрятались по домам, закрыли занавесками опустевшие после подрыва гряды окна. Камни летели в проемы, разбивали посуду, но до людей не долетали – люди предусмотрительно рассаживались по углам.
Когда дошли до дома Луки, ворвались в распахнутую дверь, схватили его, выволокли на улицу и уж хотели накинуться, но отец ребенка вдруг сжалился и сказал:
– Погодите. Он же больной – вон, улыбается как. С чего бы такой блаженный на поджог решился.
Луку отпустили и направились дальше – палками стучали по пустым рамам, выкрикивали ругательства, обещали всех спалить. А Лука откуда-то заранее знал, что делать да где быть, и неспешно зашагал в сторону красного озера, не обращая внимания на нападавших, утративших всякий к нему интерес – ну, ходит какой-то сумасшедший, улыбается, так что с него взять.
Тут нетрезвый Палыч, который шел где-то позади без камня и без палки, громко закричал:
– Вот этот! Вот этот канистру бросил!
Шалый, от опьянения скрючившийся в три погибели на крыльце, поднял глаза и увидел, что утренний певец-неумеха показывает на него пальцем да что-то орет. Шалый от хмеля был тугодум, но на сей раз сообразил быстро. Вскочил на ноги, пошатался на одном месте, стараясь ухватить чувство равновесия, и со всех ног помчался на окраину поселка, к холмам.
Рабочие нестройной шеренгой бросились за ним, по пути продолжая кидаться камнями во все подряд – от озлобленного куража.
Из оконца высунулась Инна Колотова, которая недавно успокоила дочь и размышляла, как бы покрасивше обустроить похороны зятя. Тамара думать об этом не могла – провыла весь день над письмецом, так что в голове у нее только горькая муть была.
Шум и крики отвлекли старуху от размышлений, она предусмотрительно подождала, пока не предвещающие ничего хорошего звуки отдалятся, да решила узнать, что происходит. Увидела разъяренную толпу и убегающего к холмам Бориску, зажала рот руками от избытка эмоций, а потом пробурчала себе под нос:
– Ох, Господи, чего ж это происходит-то!
Тут же подумала: «Ну, может, хоть ирода этого прибьют», – и скрылась в доме.
Шалый между тем пополз по горным уступам вверх. Его схватили за ноги да потащили вниз.
– Не надо! Не хочу! – орал он, как резаный, и бешено вращал глазками от страха.
Наконец его стянули, повалили наземь, два или три раза ударили по макушке. Бориска сумел встать, отбросил двоих рабочих в сторону, юркнул в образовавшуюся брешь и, тяжело дыша, ринулся к озеру. Сердце колотилось, разгоняя кровь, полную алкоголя, хмель бил в голову с новой силой, и Шалый вдруг придумал, что если зайти в отравленную воду по шею – его никто не тронет. Мысль, конечно, была дурная, да разве у пьяных другие случаются.
На подходе к берегу ноги у Бориски стали вязнуть в желтых разводах меди, но он упрямо несся вперед, боясь оглянуться. Он слышал топот позади и догадывался, что его понемногу настигают. Схватил булыжник, бросил через голову назад, по-прежнему не глядя и не зная, попал ли в кого-нибудь.
Совсем близко к озеру, так, что розовая вода омывала ему ботинки, стоял Лука. Стоял и улыбался намного шире, чем от болезни.
– Отойди, е…ько! – завопил Шалый, вступая в воду рядом с ним.
А Лука вдруг схватил его за шею и толкнул назад. Бориска от гнева и хмеля ослеп, принялся размахивать своими мощными кулаками во все стороны.
Бориска большой, Бориска сильный, непомерно сильный, даже отправил когда-то человека в больницу с одного удара. Да только Лука бьет его по носу, и у того все лицо заливает кровью.
Шалый матерится, воет от боли, а Лука достает из кармана припасенный заранее сапожный ножик, протыкает Шалому бок, целясь в изувеченную пьянством печень, и тихо приговаривает:
– У меня Илюша хороший был.
Бориска трогает рану, совершенно не понимая, что это, с удивлением глядит на вытекающую из нее кровь, а потом теряет равновесие, падает в озеро лицом вниз, глотает горькую от меди воду, захлебывается и умирает.
Подоспели рабочие. Отец мальчика увидел, что Луку всего трясет, приобнял его легонько за плечи, разжал пальцы и отобрал нож, говоря при этом:
– Тише, тише, все хорошо.
Лука смотрит на него и по-прежнему жутко улыбается.
– Ты молодец, мужик, – продолжает отец ребенка. – Молодец. Не боись, если что, тебя тут никто не выдаст.
Он бросает окровавленный нож подальше в озеро и дает своим команду расходиться.