Поклонялись террору и другие виднейшие русские революционеры. Так, Н. В. Шелгунов писал: «Если… пришлось бы вырезать сто тысяч помещиков, мы не испугались бы и этого. И это вовсе не так ужасно»[431]. А П. Г. Заичневский был уверен: «…прольется река крови… погибнут, может быть, и невинные жертвы… <…> …Бей императорскую партию… бей на площадях… бей в домах, бей в тесных переулках… бей по деревням и селам! Помни, что тогда, кто будет не с нами, тот будет против, кто против, тот наш враг, а врагов следует истреблять всеми способами»[432]. Процесс над группой С. Г. Нечаева оказал сильное влияние на тогдашних молодых народников, и сын помещика В. К. Дебогорий-Мокриевич вспоминал: «…в вопросе об убийстве [студента] Иванова после размышлений мы… признали справедливым принцип – „цель оправдывает средства“»[433]. Полная аморальность подобных ультрареволюционеров привлекала Ленина[434], особенно восхищавшегося фигурой кровавого демагога Нечаева и не забывавшего повторять бакунинско-нечаевский тезис о том, что нравственно все, способствующее торжеству революции.
Большевики буквально молились на опыт террора якобинцев, копируя его, где только возможно. Весьма образованные деятели Французской революции дали множество примеров палаческого неистовства. Якобинец Ошар писал другу после массовой казни: «Какое наслаждение испытал бы ты, если бы видел осуществление национальной справедливости над 209 мерзавцами! Что за зрелище, достойное свободы! Дело пойдет!» Кутон, ратуя в Конвенте за увеличение числа казней, настаивал: «…время, необходимое для наказания врагов, не должно быть больше времени, необходимого для их опознания». Марат каждый день требовал «убийств, убийств и убийств!»[435].
Ультрарадикальные настроения были и у многих эсеров: в 1907 году вышла брошюра старого революционера и эсера-максималиста М. А. Энгельгардта (укрывшегося под псевдонимом) «Очистка человечества», где последнее делилось на две подлинные расы – «лучшую», «высшую» и т. п. (расу приличных людей) и «худшую», «низшую» (расу негодяев), причем принадлежность к расе рассматривалась как наследственная. Автор предлагал физически уничтожить всю расу негодяев, к которой относил 7,5 млн сторонников «Союза русского народа»[436]. В. А. Поссе отмечал, что Энгельгардт был сторонником массового красного террора и в своих статьях периода первой русской революции «даже высчитал, что для укрепления социалистического строя в России необходимо уничтожить не менее двенадцати миллионов контрреволюционеров, к которым он причислял кулаков и почти всех казаков, не говоря уже о помещиках, банкирах, фабрикантах и попах»[437].
В большевизме, сочетавшем открытое анархическое стремление к разрушению старого[438] и прикрываемое (демагогией о грядущем царстве свободы) тоталитарное намерение строить идеократическую диктатуру, массы увидели ответ на свое желание покончить с прежними порядками во имя торжества ничем не ограниченной вольницы. В апреле 1920 года В. И. Вернадский записал в дневнике, что идейное в большевизме оказывается органично связано «с восстановлением пыток, форм рабства и введением смертной казни как систематического способа управления»[439].
Современные исследователи, оценивая роль террора в большевистской доктрине, отмечают, что «только большевикам во главе с Лениным удалось соединить радикальный утопизм с исключительно трезвым пониманием механизмов насилия», победа же большевиков была во многом связана с тем, «что они обеспечили гораздо большее государственное насилие по отношению к своим врагам, населению в целом, чем их противники»[440]. Ленин задолго до Октября считал, что лишь массовый, «всенародный» террор способен «обновить» страну.
Хотя большевики не признавали эсеровской политики индивидуального террора, Ленин очень положительно воспринял размах эсеровского бандитизма в годы первой революции, когда тот затронул тысячи военнослужащих и чиновников. Поэтому два года, с лета 1905‐го по лето 1907-го, Ленин, по замечанию еще советского историка, «ни разу не характеризовал эсеров как террористов»[441]. В сентябре 1906 года он писал, что партийная печать «давно уже… указывала на то, что беспощадное истребление гражданских и военных начальников есть наш долг во время восстания. <…> И та партизанская война, тот массовый террор, который идет в России повсюду почти непрерывно после декабря [1905 года], несомненно помогут научить массы правильной тактике в момент восстания. Социал-демократия должна признать и принять в свою тактику этот массовый террор. Разумеется, организуя и контролируя его…»[442].
431
Утопический социализм в России: Сб. документов / Под ред. А. И. Володина. М., 1985. С. 316.
433
434
О Ткачёве как о предшественнике Ленина см.:
437
439
Владимир Вернадский. Жизнеописание. Избранные труды. Воспоминания современников. Суждения потомков. М., 1993. С. 208.
440
441