Поражение первой русской революции объяснялось, по мнению Ленина, и недостаточной решительностью восставших. В апреле 1917 года он четко указывал на то, что «пока нет насилия над массами, нет иного пути к власти». А на III съезде Советов в январе 1918 года Ленин провозгласил: «Ни один еще вопрос классовой борьбы не решался в истории иначе, как насилием. Насилие, когда оно происходит со стороны трудящихся, эксплуатируемых масс против эксплуататоров, – да, мы за такое насилие!»[443] Поощряя ограбление высших классов, Ленин 5 февраля 1918 года в Петрограде публично заявил: «Прав был старик-большевик, объяснивший казаку, в чем большевизм. На вопрос казака: а правда ли, что вы, большевики, грабите? – старик ответил: да, мы грабим награбленное»[444]. По итогам революционных лет в «Письме немецким коммунистам» в августе 1921 года Ленин высказался о классовой ненависти: она «самое благородное, самое великое чувство лучших людей из угнетенной и эксплуатируемой массы…»[445].
Ленин ненавидел не только царскую Россию и Россию при Временном правительстве – он беспощадно отрицал весь мировой порядок вещей. Отношение к России как к спичке для костра мировой революции подразумевало предельно легкое отношение и к судьбам всех, кто окажется свидетелем, а тем более противником социального переворота. Коммунистические лидеры воспринимали себя своеобразными «санитарами истории»: они очищали территории, «зараженные» повстанчеством, анархией, нелояльностью[446]. Троцкий откровенно написал о Ленине, что он, как никто «понимал еще до переворота, что без расправы с имущими классами, без мероприятий самого сурового в истории террора никогда не устоять пролетарской власти…»[447].
Ленин и многие его соратники были абсолютно согласны с теоретическими обоснованиями красного террора, зафиксированными в таких известных работах, как написанная Троцким брошюра «Терроризм и коммунизм» и бухаринская «Экономика переходного периода». Начальник Главлита П. И. Лебедев-Полянский в декабре 1921 года назвал брошюру Троцкого «прекрасной» – за оправдание в ней коммунистического насилия[448]. Не возражали вожди и идеологи Г. Е. Зиновьеву, печатно объявившему о необходимости истребить десятую часть населения России[449], враждебную большевикам.
Требуя подавления контрреволюции, на V Всероссийском съезде Советов 5 июля 1918 года Ленин заявил: «Ссылаются на декреты, отменяющие смертную казнь. Но плох тот революционер, который в момент острой борьбы останавливается перед незыблемостью закона. Законы в переходное время имеют временное значение»[450]. Придя к власти, большевики тут же легитимизировали террор, сначала де-факто, о чем откровенно писал тот же Лацис, восхищаясь фигурой Ф. Э. Дзержинского, «напросившегося на работу по водворению порядка в стране», занявшего «обрызганное кровью» кресло главы ВЧК и «шедшего в разрез с буквой закона, но действовавшего согласно своему классовому правосознанию и совести»: ситуация первых месяцев после Октября требовала предоставить чекистам право непосредственной расправы[451].
Лацис откровенно поведал о том, как «…жизнь заставила присвоить революционным путем [аппарату ВЧК] право на непосредственные расправы. <…> По предложению Малого Совнаркома, Совнаркомом в мае [1918 года]… принято постановление, объявляющее врагами народа действующие против Советской власти партии. Это постановление не было опубликовано, но о нем знали. <…> …Поэтому тов. Дзержинский руководствовался партийной директивой и каждый раз применял ее, согласно требованиям момента»[452].
Руководство партии всегда имело в виду, что террор не только запугивает, но и служит лучшим средством для грандиозных социальных чисток. Задолго до официального объявления красного террора советские деятели на местах развязывали себе руки, ориентируясь где на точечный, а где и на широкомасштабный террор. В январе 1918 года председатель Севастопольского ревкома Ю. П. Гавен приказал расстрелять более 500 офицеров[453]. Повествуя о своем участии в «Варфоломеевской» ночи в Севастополе в феврале 1918 года, главный комиссар Черноморского флота В. В. Роменец констатировал «жестокую расправу с врагами рабочих и крестьян», когда 386 уничтоженных были выброшены в открытое море[454]. Член Севастопольского совета Рябоконь публично заявлял: «Всю буржуазию надо расстрелять. Теперь мы сильны, вот и режем. Какая же это революция, если не резать буржуев?»[455] В Ростове, оставленном белыми в феврале 1918 года, было убито, по сведениям самих большевиков, около 3 тыс. офицеров[456] – примерно каждый пятый военный.
446
450
454
455