Однако, пытаясь оценить количество репрессированных при белой власти в 1918–1919 годах и опираясь при этом на произвольную экстраполяцию скудного статистического материала, Е. Г. Михеенков некорректно оценивает общую численность прошедших через пенитенциарную систему Западно-Сибирского региона – в 100 тыс.[91] Обвиняя Колчака в массовых репрессиях и указывая, что за 1919 год через две томских тюрьмы прошло до 6,5 тыс. человек[92], Михеенков не подозревает о причине такого оборота: он был достигнут не из‐за лавины арестов, а за счет массового перемещения в Томск заключенных из Тюмени и Тобольска. Даже в ноябре 1919 года, перед эвакуацией Омска, в губернской тюрьме из 894 заключенных политические составляли всего 41%, сходный процент давала и Бийская тюрьма. Но Михеенков, опираясь на статистику лишь Томской тюрьмы, где были сосредоточены почти одни только политзаключенные, выводит из нее крайне завышенные цифры соотношения политических и уголовных для всех тюрем конца 1919 года, причем на одной и той же странице удельный вес политзаключенных западносибирских тюрем оценен сначала в 60–70%, а затем уже в 70–80%[93]. На деле если он и превышал 50%, то не сильно.
В менее населенной Восточной Сибири количество арестантов в разгар партизанщины также было умеренным: в августе–сентябре 1919 года тюрьмы региона насчитывали до 6 тыс. заключенных, из которых половина концентрировалась в Александровском централе и Иркутской пересыльной тюрьме[94], где опять-таки находились прежде всего арестованные из Западной Сибири, Урала и Поволжья. Летом 1919 года в Енисейской губернии заключенных насчитывалось 3200 человек, причем более 60% было арестовано за принадлежность к советской власти и связь с партизанами. В Красноярской тюрьме содержалось 1058 политзаключенных[95]. Таким образом, цифры арестантов вовсе не свидетельствуют о каком-либо массовом терроре, но при этом следует учитывать уничтожение в 1919–1920 годах нескольких тысяч узников, зачастую не политических, специально переданных семёновцам и унгерновцам для скорой и, по сути, бессудной ликвидации. Также распространенной формой казни были самосуды при конвоировании в тюрьму, замаскированные с помощью формулировки «убит при попытке к бегству».
Что касается расправ с участниками антиправительственных восстаний – восстаний, чья жестокость в Сибири превосходила карательные меры белой администрации[96], – то наказания были обычно избирательными (за исключением террора Б. В. Анненкова и других атаманов). Среди белых попадались сторонники социальных чисток, вроде Р. Унгерна, но в целом белые власти, включая военных, использовали террор против военнопленных и участников восстаний, а расправы с заложниками были не столь частыми эпизодами. Изучение фактов белого террора показывает, что в советских данных численность его жертв обычно завышена, иногда на порядок. Архивные фонды региональных структур Общества содействия жертвам интервенции доказывают, что количество погибших от рук белых и интервентов было многократно ниже объявленного в советской прессе[97].
В самых активных партизанских регионах погибло заметное число повстанцев и сочувствующих: в Енисейской губернии убито 1170 человек (без Хакасии), в Иркутской – 1789, в Бийском и Рубцовском уездах Алтайской губернии – 1141 и 198. В более спокойной Новониколаевской губернии погибло 579 человек, в насыщенном партизанами Мариинском уезде Томской губернии – 273. Весной 1920 года «секция помощи жертвам контрреволюции» установила, что в 36 волостях Томского уезда убитых белыми насчитывается 175 человек[98].
К сожалению, новейшая литература о Гражданской войне продолжает пополняться упрощенными или искаженными оценками. Даже известные историки В. И. Голдин и В. В. Кондрашин, подводя итоги Гражданской войны (в 12‐м томе новейшего академического труда по истории России), использовали традиционный понятийный и парадигмальный аппарат, пытаясь соединить полярные мнения, с очевидным акцентом на советском дискурсе[99]. С их точки зрения, ВЧК боролась не с обществом, а только с «политическими противниками и контрреволюционными организациями», Сталин неоднократно получает высокую оценку, а общий вывод гласит: Гражданская война «выковала сталинизм как систему, осуществившую жизненно необходимую для подготовки грядущей войны форсированную индустриальную модернизацию». Удивляют и понятийные призраки советского прошлого: «…союз рабочего класса и трудового крестьянства стал одной из причин победы большевиков в войне». Сохранение памяти о противниках большевизма Голдин и Кондрашин не одобряют, ибо мемориалы «создают темы и точки социальных протестов»[100].
91
97
98
99