Этой угрозе, розни, ненависти, безверию и бездействию, новоявленному консерватизму и неоконформистской лжеинтеграции Элис Уокер упрямо твердит свое «нет», ибо ничто не может освободить человека от причастности миру и борьбе. «Молчи — какой, в сущности, бессмысленный совет писателю»,— говорит она, взращивая свои «красные петунии» гнева, надежды и веры в конечную победу.
М. Тугушева
Тысяча девятьсот пятьдесят пятый
Машина новенькая, последней марки — красный «супер» с откидным верхом,— и она уже не один раз проехала мимо нашего дома. А теперь вдруг совсем замедляет ход и останавливается у обочины. На тротуар выходит пожилой джентльмен, одетый как баптистский проповедник, и совсем молодой парнишка — лет шестнадцать, больше не дашь — выходит с шоферской стороны. Оба белые. И чего им тут понадобилось, в наших местах? — думаю я.
Знаешь что, говорю я Джи Ти, надень-ка рубашку, а я уберу стаканы со стола.
Мы смотрели по телику волейбол. Я, можно сказать, и не смотрела. Просто сидела и дремала, положив ноги Джи Ти на колени.
Те двое — прямо к нашей двери, быстро так зашагали. Не иначе как хотят нам что-то всучить, подумала я, а Джи Ти не стал надевать рубашку и ушел вместо этого в спальню, где был еще один телик. В гостиной я не стала выключать, только приглушила звук: сейчас от них отделаюсь и Джи Ти вернется сюда, решила я.
Вы — Грейси Мэй Стил? — спрашивает меня пожилой, когда я открыла дверь и встала на пороге, положив руку на задвижку сетки.
Но покупать ничего не собираюсь, говорю я.
А почему вы решили, что мы что-то продаем? Он так это сказал, что у меня сердце заныло. Южанин!
Ладно, так ли, эдак ли, но они уже в комнате, и молоденький первым делом прибавляет звук в телике. Ростом он футов шести, смуглый, хоть и настоящий белый, с яркими пухлыми губами. Волосы черные, кудрявые, похож на креола из Луизианы. И на девицу малость смахивает.
Хотим поговорить с вами про одну вашу песню, говорит проповедник. Ему примерно лет под шестьдесят. Седой и борода седая, в белой шелковой рубашке и черном полотняном костюме, галстук и ботинки тоже черные. И серые глаза — холодные и слегка влажные, будто в испарине.
Про мою песню?
Трейнору очень нравятся ваши песни. Да, Трейнор? А сам подталкивает парнишку локтем. Тот моргнул и что-то буркнул — я не разобрала.
Мальчик жил в глуши, кругом простой народ, ваш народ. Научился петь и танцевать. В общем, петь-то он у вас научился.
Трейнор глядит на меня и грызет ноготь.
Я засмеялась.
Ладно, так ли, эдак ли, только отбыли они с контрактом на право записывать на пластинку одну мою песню. Проповедник выдал мне чек на пятьсот долларов, парнишка пробурчал что-то вроде того, что он, мол, будет помнить о своих обязательствах, а я хохочу, уняться не могу, а потом пошла к Джи Ти.
Только я прикорнула, как снова звонок в дверь.
Шляпу забыл? — спрашивает Джи Ти.
Лучше бы ему этого не делать, говорю я.
А у двери стоит проповедник, и опять я замечаю, какие у него глаза. Может, ему так жарко, думаю, что вспотели даже глаза и от этого покраснели. Красное с серым... Спаси меня бог от людей, которые за такими глазами кроются!
Забыл упомянуть об одной мелочи, говорит он эдак любезно. Я забыл сказать: мы с Трейнором хотели бы скупить все до единой пластинки с этой вашей песней. Так она нам нравится.
Ладно, нравится, не нравится — дело ваше, только не такая уж я дура, чтоб преподнести ее вам за здорово живешь. Ладно, говорю, но за это полагается отдельная плата. На самом-то деле я даже обрадовалась — песня эта больших доходов мне не приносила, пускай, думаю, скупают. А с другой стороны, это что же получается? Выходит, только они двое и будут слушать мою песню и никто больше никогда не услышит, как я ее пою? Я все же призадумалась.
Но тут проповедник дает мне понять, что значит вести С ним дела.
Кажется, я уплатил вам пятьсот долларов? Или, может быть, я ошибаюсь? — спрашивает он. Кто же это из белых — а о черных и говорить нечего — даст вам больше? Так вот, МЫ скупаем все ваши записи этой песни, и вы сразу же начинаете получать с нее проценты. Позвольте спросить: сколько вы получили за первую запись? Пятьдесят долларов? Сто, говорю я. И никаких процентов с тех пор? Я не ошибся? Мы скупаем ваши записи, но зато вам начинают поступать отчисления. Ну ясное дело, в магазинах кое-что замечают и начинают шевелить мозгами: видно, эта Грейси Мэй чего-то стоит. Запускают в продажу другие ваши записи. И вот уже ваше имя среди самых знаменитых певиц. И за разрешение сделать все это для вас мы предлагаем вам еще пятьсот долларов. Жизнь у вас начнется райская, можете мне поверить. Купите себе такое платье для эстрады — кинозвезде не снилось: красный атлас, все блестит и переливается.