— Не знаю,— отвечает Сара,— иногда так сильно чего-нибудь желаешь, а потом видишь, что это тебе совсем и не нужно.
Сара качает головой, и взгляд ее становится сумрачным.
— Я недели трачу,— говорит она,— чтобы нарисовать лицо, не похожее на все остальные, кроме, пожалуй, одного. Как же не думать, что я занимаю чужое место?
Брат улыбается:
— Ты говоришь, что недели бьешься, рисуя все то же лицо, и еще сомневаешься, свое ли место занимаешь? Шутишь, наверное? — Он щиплет ее за подбородок и громко смеется.— Ты ведь знаешь, как нарисовать просто лицо,— говорит он,— затем научишься рисовать красками меня, а потом сделаешь дедушку в камне. Затем вернешься домой или уедешь во Францию, в Париж. Но это все равно.— В его нежности так много совсем не проповеднического энтузиазма, что она плачет. И с миром в душе укрывается в его братском объятии. Интересно, был ли у Ричарда Райта брат?
— Ты моя дверь, ведущая во все комнаты дома,— говорит она,— никогда не закрывайся.
И он отвечает: «Нет, никогда», словно понимая, что она имеет в виду.
— Когда же мы снова вас увидим, сударыня? — спрашивает он позже, везя ее на автобусную остановку.
— Как-нибудь урву денек и нагряну сюрпризом,— отвечает Сара. На автобусной остановке, возле крошечной бензоколонки, Сара изо всех сил обнимает брата. Белый парень, рабочий, прерывает работу и смотрит на них ухмыляясь. Взгляд у него наглый и презрительный.
— Ты когда-нибудь задумывался над тем,— говорит Сара,— что мы очень старый народ в очень молодой стране? — Она смотрит на брата из окна автобуса, смотрит не отрываясь, пока маленькая бензоколонка не пропадает из виду и экспресс «Серая гончая» не берет курс на Атланту. Из Атланты она вылетает в Нью-Йорк.
В Нью-Йорке она садится в поезд, идущий к университетскому городку.
— Господи,— говорит одна из приятельниц,— да как же ты замечательно выглядишь! Дома тебе полезно бывать.
— Сара ездила домой? — спрашивает кто-то, не знавший о ее неожиданной поездке.— Вот здорово, как съездила?
«Как съездила?» — отзывается эхо у Сары в ушах. Оно такое громкое, что у нее начинает кружиться голова.
— Как съездила? — громко переспрашивает она.— Да, как съездила? — Она видит свое отражение в смеющихся карих глазах.
— Чудесно,— отвечает Сара медленно, улыбаясь в ответ и думая о дедушке.— Просто чудесно.
Девушка улыбается еще шире. Сара молча смотрит, как она, виляя бедрами, идет на теннисный корт, что на заднем дворе, волосы девушки развевает ветер.
«Надо заставить крысу отвести взгляд,— думает Сара,— и неважно, шмыгнет она прочь или нет. Я все равно настоящая женщина. Я только что похоронила отца и скоро смогу сделать дедушкин портрет в камне».
Перевод М. Тугушевой
Источник
Мысль о поездке в Сан-Франциско стала преследовать Айрин в тот самый год, когда начались разочарования из-за правительственных фондов, отпускаемых на борьбу с бедностью. Вашингтон объявил «излишней и романтической» и в конце концов зарезал общеобразовательную программу, которой Айрин отдавала немало времени, энергии и таланта. И тогда ей очень захотелось радостей жизни, которые маленький пыльный городок на Юге страны предоставить не мог. Здесь она и еще несколько молодых идеалистов преподавали «беглое чтение и грамотное письмо» небольшой группе пожилых женщин. Вся «школа» помещалась в старом трейлере, стоявшем на заднем дворе местного колледжа для черных. Учебные пособия написали сами преподаватели и студенты. Желание женщин учиться приятно волновало, но городок был скучный, единственное развлечение — пойти в грязный, недавно десегрегированный кинотеатр, где почему-то бесконечно крутили фильмы с участием Берта Рейнолдса. И Айрин просто грезила наяву об улицах, бегущих по холмам, фуникулерах, Чайнатауне и рисе с креветками, о лесах, где растет красное дерево, и Тихом океане.
Вот тогда она и решила навестить подругу по колледжу, Анастасию Грин, с которой училась в Нью-Йорке. Теперь Анастасия жила в Сан-Франциско, часто присылала письма и звала в гости, если Айрин случится попасть в этот сказочный город.
Анастасию она помнила высокой и гибкой. Взгляд у нее был насторожен, глаза, словно подернутые туманом, цветом напоминали топаз, а волосы — старую бронзу. Рот казался слишком маленьким для крупных зубов. Когда Анастасия улыбалась, щеки ее решительно сдвигались к ушам, чтобы зубам было просторно, и лицо из довольно круглого становилось вдруг квадратным. Однако такая неправильность черт не только не безобразила ее, но делала даже очаровательной, придавая лицу комичное выражение, хотя сама Анастасия чувством юмора не обладала.