Айрин довольно успешно учила читать, используя газетные тексты. Она обнаружила, что люди, совсем не знающие грамоты, быстрее схватывают смысл читаемого, если речь идет о знакомых предметах и событиях; часто они не прочитывали, а узнавали некоторые слова, например, названия городов, магазинов и так далее — то, что было на слуху; каждый раз, «читая» таким образом, они очень радовались.
Для Фани Айрин выбрала едва ли не самую безобидную газетную заметку о растущей механизации сельского труда, той самой работы, которая была хорошо знакома большинству ее учениц. Она думала, что они легко усвоят такие словосочетания, как «распылитель удобрений», «автоматический междурядник», «хлопкоуборочная машина». Конечно, это были длинные слова, но женщины слышали их ежедневно, проходя мимо плантаций, где уже работали новые машины.
Айрин наскоро пробежала глазами короткую хроникальную заметку, чтобы в случае необходимости убрать то, что может неприятно задеть. Она уже знала, как пугают этих будущих читателей любые неожиданности.
«Сообщение из Джорджии: компетентные источники из министерства сельского хозяйства предсказывают, что менее чем за десять лет традиционный способ земледелия, существовавший на памяти многих поколений, бесследно исчезнет. Широкое распространение распылителей удобрений, автоматических междурядников и хлопкоуборочных машин практически уничтожит потребность в ручном труде. Тысячи фермеров-арендаторов, возделывающих землю дедовским способом, уже сейчас не у дел. Цены на зерновые, а также бобы и арахис будут возрастать. Ожидается, что автоматизация труда увеличит прибыли и стимулирует развитие других отраслей промышленности, которые начинают перемещаться на Юг в связи с избытком здесь энергетических ресурсов и в окружающей среде, и в сфере, не охваченной профсоюзами рабочей силы».
Фаня заикалась, задыхалась, дергала себя за сережки, теребила косы и в конце концов объявила, что отказывается учиться читать про то, как единственная работа, которую она умеет делать, скоро будет уничтожена.
Пока Айрин рассказывала, Анастасия поглаживала яркую салфетку из соломки: каждый раз, когда она говорила с кем-нибудь из негров, мир казался отягченным неразрешимыми проблемами.
— Неужели ты не знаешь, что ничего нельзя изменить к лучшему? — спросила Анастасия.— Ничто нельзя изменить. Так говорит Источник.
Айрин молча ждала, что последует дальше. Анастасия, по-видимому, воодушевилась.
— Источник опять помирил меня с родными. Ты не поверишь, но мы переписываемся по крайней мере раз в неделю. Подожди, я сейчас покажу...— Анастасия встала и вышла в другую комнату. Вернулась она со связкой писем. Вытащив одно из пачки и разгладив страницы на столе, она приготовилась было читать вслух, но поймала иронический взгляд Айрин и молча подвинула к ней письмо. Айрин бегло его просмотрела.
Когда-то родители Анастасии были баптистами. Теперь они стали «свидетелями Иеговы». В письме очень много говорилось о том, как неизменно и горячо они любят Анастасию и еще больше — как постоянно молят Иегову о ее благополучии. Из письма следовало, что молитвы в Арканзасе возносятся каждый час. У Айрин просто волосы встали дыбом, но она заставила себя сохранять спокойствие.
Только раз она виделась с семьей Анастасии, и ей всегда казалось, что Анастасия нарочно подстроила эту встречу. Тогда Айрин некоторое время жила в ужасных трущобах округа Колумбия и, следовательно, в глазах тех знакомых, которые считали бедность чем-то вроде заразной болезни, представляла образованную, но безумную в своем поведении часть люмпен-пролетариата. Родители Анастасии приехали в длиннейшем «линкольн-континентале» розового цвета. Отец и братья храбро проделали усыпанный отбросами путь к дому, где она жила, но мать (подняв стекла и спустив занавески) ждала, пока Анастасию и Айрин доставят к машине. Ее серые глаза с выражением ужаса вонзились в глаза Айрин. «Почему? Зачем это?» — спрашивали они, пока губы заученно говорили, как она рада, что вот наконец-то пришлось познакомиться. «Чего она боится?» — спросила тогда Айрин у Анастасии. «А чего она не боится?» — ответила Анастасия.
Братья Анастасии — кожа у них была янтарно-желтая, волосы курчавые — держались развинченно и говорили на каком-то непонятном, полном скрытой угрозы неязыке, как свойственно мальчикам их возраста. Одному было пятнадцать, другому — шестнадцать лет. У отца кожа была оливкового цвета, волосы в мелких завитках. В нем чувствовалось такое внутреннее, напряженное беспокойство, такая мрачность духа, что, взглянув на него, нельзя было не содрогнуться. Улыбка на его лице казалась противоестественной. И вот отец писал ныне о любви к богу, о божеском милосердии и всепрощении, а также о том, как он счастлив, что дочь, в душе всегда «девушка благонравная», наконец-то вступила на «стезю смирения». Только на этой стезе можно обрести вечное спокойствие душевное в мире, который грядет.