Расположение звезд благоприятствует его деятельности в настоящее время. Но в ближайшие дни его настигнет болезнь. Опасности для его жизни она не представляет. О будущем его я говорить не буду. Когда я заглянула туда, мне стало страшно!
— Вы находите, что будущее у этого человека ужасно? — спросил Гиммлер.
— Да. Я вижу там смерть!
— И как скоро?
— Скорее, чем вы думаете.
— Мой астролог говорил мне нечто другое, — проговорился Гиммлер.
— Ваш астролог врал.
— Но зачем?
— Из страха! Я же вам говорю правду, потому что не боюсь никого.
— И что же вы скажете о моем гороскопе?
— Ваша звезда поднимется еще выше. В будущем вас не ждут мучения. Даже смерть ваша будет легкой.
— Вы знаете даже это?
— Я вижу ее.
У Гиммлера не хватило смелости спросить когда, а Анна Краус продолжала:
— Вам чужд риск и азарт. Вам покровительствует Сатурн. Вы честолюбивы, но скрываете это. Живете не мечтами, а реальной действительностью. Шаг за шагом, ступенька за ступенькой вы идете к своей цели. Вы намечаете главную схему и не останавливаетесь на мелочах. Сблизиться вам ни с кем не удастся. У вас нет друзей. Но вы — хороший семьянин. Вам чужда импульсивность. Знак, под которым вы родились, Козерог. Это один из самых выносливых знаков Зодиака. Люди, рожденные под этим знаком, настойчивы в достижении цели, замкнуты и чувствительны. Под знаком Козерога рождаются хорошие администраторы, инженеры, ученые и политики… Однако нам надо прервать сеанс. У вас сейчас болит желудок. Главное я уже сказала вам.
— Спасибо, фрау Краус. Спасибо. Вот моя благодарность. — Гиммлер вытащил кошелек.
— Оставьте это при себе. Есть вещи, за которые я не беру денег.
* * *После разговора с Анной Краус Гиммлер не вытерпел и через два дня позвонил в «Вольфшанце» связался с лейб-медиком фюрера доктором Мореллем.
— Как здоровье фюрера, Тео?
— Второй день фюрера мучают желудочные боли.
— Фюрер нарушил диету?
— Нет. Боли у него явно невралгического характера.
— Вы не находите ничего серьезного?
— Нет.
— Хорошенько лечите фюрера, Морелль, — приказал Гиммлер и положил трубку на аппарат. «Чертова гадалка! Все сказала верно», — подумал он.
— Послушай, Ганс, тебе не надоело торчать в тюрьме?
Перед Беккертом сидел человек лет тридцати пяти в серой арестантской одежде.
— Вы смеетесь надо мной, господин комиссар.
— Зачем мне смеяться над тобой? Ты думаешь, у меня нет других дел?
— Дел у вас много, господин комиссар, это я знаю.
— Так что ты все-таки ответишь мне?
— Что я отвечу? Кому охота сидеть в тюрьме?
— Тебе еще осталось, по-моему, два года?
— Яволь, господин комиссар, два года.
— А что, если я освобожу тебя, ты постараешься оказать мне маленькую услугу?
— Я готов оказать вам любую услугу, господин комиссар…
— Мне только не нравится твоя последняя профессия — сутенер. Разве это дело для мужчины?
Заключенный Ганс Петерс стыдливо опустил глаза.
— У тебя есть какая-нибудь другая профессия?
— Я был когда-то неплохим дамским мастером…
— Это тоже не совсем мужская профессия, но… пожалуй, подойдет. Ты бы мог вернуться к своей старой специальности?
— Вы снова шутите, господин комиссар?
— Нисколько. Я спрашиваю серьезно.
— Думаю, что смог бы… Надо только немножко потренироваться. Сейчас на воле женщины, наверное, носят другие прически…
— Слушай, а почему ты все-таки занялся сводничеством? — спросил комиссар.
— Я любил женщин.
— Любил женщин и потому стал сутенером?
— Вы можете мне не поверить, комиссар, но это так. Женщины любили меня, и я любил их. Мне не надо было искать их — ведь я был дамским мастером. Они сами ко мне приходили. Я всегда чувствовал, которая «клюнет». Когда на ее голове я делал узоры и строил «за;мки» из волос, между моими руками и ее телом пробегал ток… Ну, а потом уже все просто: мы договаривались и встречались. Но их было слишком много. Некоторые из них оказались назойливы… Вот тогда я и подумал: есть немало застенчивых мужчин… Им хочется женщину, а они стесняются, робеют… Почему бы им не помочь…
— Значит, ты делал это из сочувствия к застенчивым мужчинам? — притворно удивился Беккерт, но Петерс не почувствовал этого.
— В значительной степени, да… Но и женщинам мне хотелось доставить приятное…
— Ты просто большой гуманист, Ганс, — продолжал иронизировать полицейский комиссар. — За что же тогда тебя посадили?..