В своей книге «Шпионы в Великобритании» Б. Ньюмен констатировал, что деятельность советской разведки в Англии началась сразу после Октябрьского переворота и была эффективной. Характеризуя методы работы советской разведки, автор отмечал, что ей удавалось приобретать агентов, которые добровольно оказывали помощь на основе твердых идейных убеждений. По утверждению автора, советская разведка широко прибегала к принуждению при вербовке агентуры, используя различные человеческие слабости и пороки. Однако агенты и той и другой категории активно сотрудничали с советской разведкой и передавали ей важную информацию[80].
Недостаток фактических данных (особенно документов западных и российских архивов) неизбежно вел западных авторов к упрощенным и обтекаемым моделям восприятия организации и деятельности ВЧК. Так, Р. Конквест даже в 1990 г. в своем переработанном издании «Большого террора» отмечал, что он по-прежнему использует большое количество материалов эмигрантов, перебежчиков и другие неофициальные документы. По его мнению, изучение советской истории остается более похожим на написание истории Античности, чем на исследование современной западной истории. Хотя некоторая информация стала доступна из официальных советских источников, многие материалы оставались неизвестны исследователям, а известные материалы зачастую были сфальсифицированы[81].
Скудность источниковой базы приводила к тому, что сложные и многообразные аспекты функционирования советской спецслужбы сводились к террору против населения страны. А. Даллин справедливо отмечал, что «из книги в книгу, из статьи в статью кочевали “смертельные параллели” между Иваном Грозным и Сталиным, между безжалостной модернизацией Петра I и советским развитием, между отсутствием свободы в царской России и контролем во времена Берия. Даже рассматривая эти примеры как продолжение традиций российской политической культуры, надо признать, что такие сравнения больше дезинформировали, чем информировали, так как игнорировали различия в уровне развития и сопутствующих условиях…»[82]
Третий период, начиная с первой половины 1990-х гг., стал для историографии советских и белогвардейских органов государственной безопасности поистине этапным.
Упразднение идеологического диктата, облегчение доступа исследователей к ранее закрытым архивным фондам привело к появлению более серьезных и обстоятельных работ, в которых переосмысливался опыт советской политической истории. Как верно отмечает профессор В.И. Голдин, в центре внимания постсоветской историографии оказались все те проблемы, которые до этого активно изучались на Западе: подмена диктатуры пролетариата диктатурой партии; изменение характера коммунистической партии в годы Гражданской войны; «красный террор» как метод строительства нового общества; эволюция теории и практики советской государственности и др. Особое внимание уделялось вопросам однородности ленинизма и сталинизма, «красного террора» эпохи Гражданской войны и сталинских репрессий. Кроме того, в отечественной историографии остро встал вопрос об исторической оценке руководителей Советского государства В.И. Ленина, И.В. Сталина, Л.Д. Троцкого, Ф.Э. Дзержинского и др. В результате авторы сформулировали новые концептуальные подходы к изучению политической системы Советского государства, ставшие методологической основой анализа проблем истории спецслужбы[83].
Наибольшее число приверженцев среди российских историков приобрела тоталитарная концепция, подразумевавшая отрицание принципиальной разницы между политическими системами 1920-х и 1930-х гг. Некоторые ученые рассматривают 1920-е гг. как период идеологической, политической и в значительной мере практической подготовки к переходу к административно-командной системе, названной позднее тоталитаризмом. По мнению профессора С.В. Леонова: «Октябрьская революция, представлявшаяся большевикам как путь к подлинной демократии, как антибюрократический переворот, оказалась на деле дорогой к диктатуре, к установлению бюрократической системы, еще более мощной, чем в царской России»[84].
Доктор исторических наук Т.П. Коржихина считает, что в результате наложения различных факторов власть начала быстро эволюционировать в новом по форме, но привычном по содержанию направлении: не самодеятельность и самоуправление народа, а диктатура[85]. В качестве основного звена политической системы советского общества выступало государство, а роль ведущего политического центра всего общества выполняла коммунистическая партия[86].
82
83
Наше Отечество: Опыт политической истории. Т. 2. М., 1991;
84
85
86