Осмотр орудий подтвердил, что они действительно не в порядке. Тогда Благонравов приказал выдвинуть на стены крепости трехдюймовые учебные орудия на позиции. Но выяснилось, что все они были некомплектными или просто неисправными, да и снарядов для них не было. Потом все-таки выяснилось, что стрелять из них можно, но время уже упустили. К стрельбе, с помощью присланных в крепость матросов-артиллеристов, удалось подготовить 4 из 11 пушек.
Но тут пришло сообщение, что Зимний дворец пал.
В Зимнем весь день 25 октября продолжалась своя жизнь. Вездесущий американский журналист Джон Рид, автор знаменитой книги «Десять дней, которые потрясли мир», со своими коллегами-американцами по своим американским паспортам пробрались во дворец. Их пальто и шляпы вежливо приняли старые швейцары в ливреях, но в коридорах было пусто, а у двери кабинета Керенского прохаживался офицер. На просьбу американцев взять интервью у премьера он ответил, что тот уехал на фронт, а где остальные министры, он точно не знает.
Журналисты отправились искать охранявших дворец юнкеров, и вскоре их глазам представилась такая картина: «По обеим сторонам на паркетном полу были разостланы грубые и грязные тюфяки и одеяла, на которых кое-где валялись солдаты. Повсюду груды окурков, куски хлеба, разбросанная одежда и пустые бутылки из-под дорогих французских вин. Вокруг нас собиралось все больше и больше солдат в красных с золотом юнкерских погонах. Душная атмосфера табачного дыма и грязного человеческого тела спирала дыхание. Один из юнкеров держал в руках бутылку белого бургундского вина, очевидно, стащенную из дворцовых погребов. Все с изумлением глядели на нас, а мы проходили комнату за комнатой, пока не добрались до анфилады парадных покоев, высокие, но грязные окна которых выходили на площадь…
Все помещение было превращено в огромную казарму, и, судя по состоянию стен и полов, превращение это совершилось уже несколько недель тому назад. На подоконниках были установлены пулеметы, между тюфяками стояли ружья в козлах».
Министры же в это время проводили бесконечные заседания. После отъезда Керенского их вел министр торговли и промышленности Александр Коновалов. Около четырех часов дня они избрали «диктатора» — генерал-губернатора Петрограда. Им стал кадет Николай Кишкин. В 18.15 министры пошли ужинать. Но не успели еще покончить с первым блюдом (борщ), как им сообщили об ультиматуме ВРК. Посовещавшись, они решили его проигнорировать. Как вспоминал министр юстиции Павел Малянтович, ни у кого из членов Временного правительства не было уже иллюзий относительно ближайшего будущего, но и сдаваться они не могли.
«Мы не могли отдать приказ биться до последнего человека и до последней капли крови, потому что, может быть, мы уже защищаем только самих себя, — писал он. — В таком случае кровопролитие будет не только безрезультатным по непосредственным последствиям, т[о] е[сть] непременно закончится поражением и безжалостным уничтожением наших защитников, но и политически бесцельным.
Но мы не могли отдать и другой приказ — сдаться, потому что не знаем, наступил ли тот момент, когда сдача неизбежна и будет производить несомненное впечатление, что правительство уступило насилию… и во имя приостановления ненужного кровопролития, а не ради личного спасения, — что оно не сбежало со своего поста…
Какой же военный приказ могли мы отдать? Никакого…
Мы могли только указать на то, что мы считаем своей обязанностью, — могли указать на нашу решимость уступить только насилию, чем бы лично для нас это ни кончилось. Таким образом, мы предоставляли свободному решению наших защитников связать судьбу свою с нашей судьбой или предоставить нас своей собственной участи…»
Министрам еще удалось отправить радиотелеграмму «Всем, всем, всем», в которой они сообщали о предъявленном им ультиматуме, заявляли, что могут сдать власть только Учредительному собранию, и призывали: «Пусть страна и народ ответят на безумную попытку большевиков поднять восстание в тылу борющейся армии».
Для них бесконечно тянулось время. Кто сидел, кто дремал на диване, кто ходил из угла в угол, куря одну папиросу за другой. Стрельба у дворца становилась все чаще, иногда раздавались пушечные выстрелы. После девяти часов вечера она усилилась еще больше. Вдруг, вспоминал Малянтович, «раздался звук, хотя и заглушенный, но ясно отличавшийся от всех других. «Это что?» — спросил кто-то. «Это с «Авроры», — ответил [морской министр адмирал Дмитрий] Вердеревский».
Сообщение о капитуляции Зимнего дворца, которое Антонов и Благонравов получили в Петропавловке, оказалось ложным. Когда Антонов поехал на мотоцикле проверять его, то фактически попал под обстрел. Тогда же под огнем оказался автомобиль, в котором ехал Подвойский, — до него тоже дошли сведения о падении дворца.
Именно там, на площади, Антонов услышал выстрел «Авроры». «Мощно разодрало воздух», — вспоминал он. Выстрел из носового шестидюймового орудия крейсера, который в 21.40 произвел комендор Евдоким Огнев, был холостым, а его звук гораздо громче боевого. На набережных любопытные попадали на землю или бросились наутек. «Как тараканы», — удовлетворенно заметил один из моряков «Авроры».
Потом этот выстрел войдет в историю как «залп, ставший сигналом к штурму Зимнего дворца и возвестивший о начале новой эры». Хотя, если разбираться досконально, это не совсем так: до выстрела на мачте крепости все-таки подняли красный фонарь, затем многие очевидцы (в том числе и сам Антонов) слышали «сигнальный» выстрел орудия Петропавловской крепости, и только потом бабахнула шестидюймовка «Авроры».
Существует, впрочем, версия, что выстрел крейсера был не столько сигналом к началу штурма (бой на Дворцовой площади шел уже до него), сколько средством психологического воздействия на защитников Зимнего. Тем не менее с 9 до 10 часов вечера 25 октября силы ВРК действительно пытались прорваться во дворец. «Вдруг впереди загремело «ура!». Большевики пошли в атаку. В одну минуту вокруг все загрохотало… Атака захлебнулась. Неприятель залег», — вспоминала старший унтер-офицер женского батальона Мария Бочарникова.
Атака была остановлена сильным ружейным и пулеметным огнем. Антонов наблюдал, как «беспорядочные толпы матросов, солдат, красногвардейцев то наплывают к воротам дворца, то отхлынывают». Временное правительство сообщило: «Положение признается благоприятным… Дворец обстреливается, но только ружейным огнем без всяких результатов. Выяснено, что противник слаб». Ну уж кто бы говорил…
Однако, по одним данным, именно после этой попытки штурма сдались еще часть юнкеров и женщины из ударного батальона. По другим, это произошло еще до выстрела «Авроры». Когда ударницы покидали баррикады, площадь огласилась криками «ура!», и это было воспринято как капитуляция защитников дворца.
Одну из последних попыток остановить кровопролитие предприняла депутация городской думы. Несколько сотен человек отправились к Зимнему с пением «Марсельезы» и пакетами с едой в руках для министров, но были остановлены матросами, которые отказались их пропустить. Началась перепалка. Матросы кричали: «Поворачивай оглобли! Давай по домам, а не то мы вас прикладами!» «Пропустите нас, мы идем умирать!» — кричали депутаты. «Идите домой и выпейте яду!» — ехидно отвечали им матросы. Тут приехал Подвойский, который объявил депутации, что поддерживать уже некого, а депутацию могут еще чего доброго перестрелять. Он тоже повторил: «Идите-ка лучше домой».
Пришлось возвращаться. На обратной дороге члены депутации, возмущаясь поведением большевиков и стыдясь самих себя, съели приготовленные для осажденных министров хлеб и колбасу.
Несмотря на призывы Ленина, свергнуть Временное правительство до начала работы съезда Советов все-таки не удалось. Съезд открылся в Смольном в 22.40, когда Зимний еще не был взят. Он проходил под звуки артиллерийской канонады — дворец начали уже обстреливать орудия Петропавловки. Меньшевики и эсеры в знак протеста ушли со съезда (левые эсеры остались). Троцкий на это заявил, что «восстание народных масс не нуждается в оправдании». Съезд осудил уход «соглашателей». Интересно, что на первом заседании съезда Ленина не было — он находился в штабе ВРК и фактически руководил штурмом.