Большевикам в это время был нанесен тяжелый удар, но они не были добиты до конца. Их газеты закрывали, но вскоре они выходили под другими названиями. Скрывающиеся и арестованные руководители партии помещали свои письма и протесты в других газетах. Партийные организации продолжали функционировать в полулегальном режиме.
Такое странное положение во многом объяснялось позицией эсеров и меньшевиков. Их представители в Петросовете, например, очень холодно и настороженно отнеслись к обвинениям в шпионаже в пользу Германии в адрес Ленина. Да и вообще они понимали, что если дать правым возможность разгромить большевиков, то потом они возьмутся и за них. Как весьма проницательно заметил непримиримый противник Ленина, меньшевик Федор Дан: «Сегодня изобличен большевистский комитет, завтра под подозрение возьмут Совет Рабочих Депутатов, а там и война с революцией будет объявлена священной».
Между тем 20 июля газета «Пролетарское дело» напечатала статью «Политическое положение». «Всякие надежды на мирное развитие русской революции исчезли окончательно, — говорилось в ней. — Объективное положение: либо победа военной диктатуры до конца, либо победа вооруженного восстания рабочих…
Лозунг перехода всей власти к Советам был лозунгом мирного развития революции, возможного в апреле, мае, июне, до 5–9 июля, то есть до перехода фактической власти в руки военной диктатуры. Теперь этот лозунг уже неверен, ибо не считается с этим состоявшимся переходом и с полной изменой эсеров и меньшевиков».
Статья была подписана буквой W, но ее автором был скрывавшийся в подполье Ленин.
Летом 1917 года в партии большевиков состояло 240 тысяч человек. Для сравнения: в партии меньшевиков — 150–170 тысяч, кадетов — около 100 тысяч, а в партии эсеров — около миллиона человек. 26 июля — 3 августа в Петрограде прошел полулегальный съезд большевиков (позже они назвали его шестым по счету, хотя из-за раскола такую нумерацию их противники оспаривали), пересмотревший тактику партии. Он поддержал точку зрения Ленина о том, что период мирного развития революции и двоевластия завершился и необходимо вести подготовку вооруженного захвата власти.
На съезде в партию влилась и фракция «межрайонцев». Двое из них — Троцкий и Урицкий — были избраны в ЦК. Правда, Троцкий и «межрайонец» Луначарский, избранные почетными председателями съезда наряду с Лениным, Каменевым, Зиновьевым и Коллонтай, сидели тогда в тюрьме. Там же находился и Каменев, а Ленин и Зиновьев — в шалаше. Арестованные большевики направили съезду приветствие: «Из глубины застенков, куда нас ввергла ненависть реакционеров и трусость изменников революции, приветствуем съезд нашей партии…»
В мемуарах Антонова-Овсеенко вообще и в той их части, где речь идет об июле — августе 1917 года, явно чувствуется влияние того времени, когда они писались. Скажем, о Троцком, который и в тюрьме продолжал бурную деятельность, забрасывая протестами и письмами министров правительства и газеты, он если и упоминает, то в том смысле, что «прочли его статью с недоумением» и т. д. Зато много восторженных слов о Сталине: «Во главе работы — никогда не сдающий, железный большевик Сталин. Это крепко, надежно. И влияние партии под этим руководством растет… Основные положения Ильича прекрасно развил в своем докладе съезду т. Сталин… У Ленина — Сталина этой поразительной действенности революционной тактики, этой прозорливости революционного вождя… Чеканный стиль Сталина» и т. д.
В «Крестах» сидели более семидесяти большевиков. Около тридцати из них обвинялись в участии в июльских событиях, то есть в попытке государственного переворота. Остальным сорока вообще никаких обвинений не предъявляли. Среди последних были, в частности, Троцкий и Антонов-Овсеенко. 3 августа политические заключенные в «Крестах» объявили голодовку. Они требовали в 24 часа предъявить им обвинения, назначить дату суда или же освободить. Это требование не выполнили. Тогда к голодовке присоединились все заключенные «Крестов», в том числе и уголовники. А потом — и арестанты в других тюрьмах.
Это возымело действие. Сначала ослабили режим — двери камер днем теперь были открыты, библиотека работала, приходили газеты и письма, разрешались свидания. Затем политических начали постепенно освобождать. 15 августа на свободу вышел и Антонов-Овсеенко. «Снова ощущение простора, насыщенного буйным ветром… Захватила, завертела волна митингом», — вспоминал он. Впрочем, в Питере он оставался недолго и вскоре уже снова был в Гельсингфорсе.
«Предгрозовье»
В Гельсингфорсе Антонов руководил комитетом партии большевиков, потом был назначен комиссаром при генерал-губернаторе Финляндии. Надо сказать, что именно в Финляндии процесс «большевизации» Советов, солдат и матросов шел быстрее всего — там всегда были сильны радикальные настроения. Уже 19 сентября Центробалт и около восьмидесяти кораблей главной базы Балтийского флота отказались подчиняться Временному правительству, что, по оценке Ленина, представляло собой «полный откол от правительства финляндских войск и Балтийского флота» (курсив автора. — Е. М.).
Вообще, маятник политических симпатий, резко отклонившийся вправо в июле 1917 года, в сентябре уже явно двигался в противоположную сторону. Это движение ускорялось буквально с каждым днем. И сильно подтолкнул маятник так называемый Корниловский мятеж в конце августа.
О причинах и обстоятельствах выступления тогдашнего Верховного главнокомандующего генерала Лавра Корнилова до сих пор еще идут споры. Есть, к примеру, версия о том, что Корнилов договорился с Керенским о своем походе на Петроград, но потом глава правительства изменил свою позицию и объявил генерала изменником. Но это — тема отдельного исследования. Факт в том, что Корнилов требовал отставки правительства, предоставления ему чрезвычайных полномочий, восстановления смертной казни, объявления Петрограда на военном положении — в общем, установления военной диктатуры и «ведения войны до победного конца».
На Петроград двигались верные Корнилову войска под командованием генерал-лейтенанта Александра Крымова. 28 августа они заняли Лугу. Правительству и Керенскому ничего не оставалось, как обратиться за помощью к Советам. В отличие от «июльских» в «корниловские» дни сложился временный и зыбкий, но все же общий «левый фронт». В Гельсингфорсе был создан Революционный комитет, который заклеймил корниловцев как «изменников» и потребовал передачи всей власти в руки «революционной демократии». В воззвании Ревкома говорилось: «Товарищи! Пробил грозный час, революция со всеми ее завоеваниями находится в величайшей опасности… Настал момент, когда революции и стране понадобились ваши силы, ваши жертвы и, быть может, ваши жизни; в силу этого Революционный комитет призывает всех вас сплоченными рядами стать на защиту революции… нанести сокрушительный удар контрреволюции и задавить ее в зародыше».
Временное правительство было вынуждено раздать оружие рабочим. Впрочем, часто его никто и не спрашивал. На заводах началось формирование отрядов Красной гвардии, причем бывало, что винтовки и бомбы красногвардейцы получали прямо из цехов оружейных заводов. Другие рабочие строили укрепления под Петроградом, а агитаторы-большевики (в области агитации они превосходили других) отправились навстречу войскам Крымова, чтобы «распропагандировать» их.
Интересно, что матросы крейсера «Аврора» и других кораблей в те дни охраняли Зимний дворец, телеграф, мосты и другие важнейшие объекты Петрограда. Вот такая вот ирония истории.
Корниловское выступление закончилось неудачей. Генерал Крымов застрелился, а Корнилов и поддержавшие его генералы Деникин, Марков, Эрдели, Романовский и другие были арестованы. Корнилов хотел предотвратить приход к власти большевиков, но так получилось, что его «поход на Петроград», наоборот, ускорил этот процесс. Позиции большевиков после их активного участия в подавлении «мятежа» крепли, влияние на заводах росло, и в их распоряжении появились вооруженные отряды Красной гвардии — им, по некоторым оценкам, было роздано более сорока тысяч винтовок. Понятно, что разоружить их у сторонников правительства уже не было никакой возможности.