— Не согласен, — возразил Герм Ферх. — Слово «чокнутый» означает сумасшествие.
— А… он не чувствует, кто здесь главный? — осведомился Пилогубов у кого-то.
— Я не знаю, что значит это слово, — невозмутимо ответил Герм Ферх. — Вернее, знаю, что оно подразумевает верховенство одного человека над другим, но не знаю, в чём выражается это верховенство. Мне известно также о равноправии людей при социализме, но я не понимаю, как равноправие сочетается с верховенством.
— Вы должны понять, что не может каждый человек делать то, что ему вздумается! — взорвался Пилогубов. — Есть же, в конце концов, служебная и партийная дисциплина!
— Понятие дисциплины мне неизвестно, — спокойно ответил Герм Ферх. — Понятия «служебный» и «партийный» мне в некоторой степени известны, но я не понимаю. Как может равноправие сочетаться с верховенством.
Гроботову стало жутко от этого разговора. Герм Ферх, ещё только начавший входить в земную жизнь, не может понять, что происходит в этом сумасшедшем мире, а Пилогубов уже требует от него признания своего верховенства…»
(Или это… «ЭБР» — уже слышится как «Герм Ферх»?
И в целом — странность сцены!)
«…— Равноправие не означает, что каждый человек делает всё, что ему вздумается, — пришёл на помощь киборгу Фаркаш. — Вы имеете представление о промышленном производстве?
— Имею… Что вы хотите этим сказать?
— Он разговаривает с людьми, как с равными! — возмутился Пилогубов.
— А чем он не человек? — переспросил Ромальговский. — Он ничем не хуже нас.
— Так вот, — продолжал Фаркаш, — в должны знать и о разделении труда. А разделение труда требует чёткого взаимодействия всех производителей. Соблюдение этого взаимодействия и есть дисциплина.
— Значит ли это, что производитель, завершающий операцию, верховенствует над предыдущим, и так далее?
— Нет, не так, — снова вмешался Ахмедов. — Верховенствует тот, кто планирует все работы. Над ним — тот, кто составляет более общий план.
— А партийная линия, а комсомольская? — спросил Пилогубов.
— Не надо усложнять всё. Это он узнает немного позже. Кроме того, это трудно объяснить ему. Он должен понять это сам.
— Что мне делать сейчас? — спросил Герм Ферх.
— Сейчас мы отработаем с вами все рефлексы самозащиты, — ответил Ахмедов. — А завтра ночью вы совершите первую экскурсию по городу…
…Герм Ферх вышел из домика и осмотрелся по сторонам. Его зрение оставалось цветным и тёмной пасмурной ночью. Он с удивлением осматривал внешний мир, который видел впервые… Нет, его удивление не было удивлением ребёнка, родившегося в подземной тюрьме и впервые увидевшего небо — он знал, как устроен мир, знал даже про модели горячих, расширяющихся, сжимающихся, возвратных и пульсирующих Вселенных. Его удивление можно было сравнить скорее с удивлением человека, прочитавшего несколько десятков книг о Луне прежде, чем оказаться там.
Выйдя на дорогу, он двинулся на дальние огни ночного города. Было пасмурно. По светлому пятну в сплошной облачной пелене угадывалось местоположение Луны. Далеко впереди раздавался гул редких ночных машин…
Через десять минут Герм Ферх вышел к перекрёстку… Было уже 3 часа ночи, но на автовокзале, как всегда, кипела жизнь. Память подсказывала Герм Ферху, что по виду большинство пассажиров происходят из сельской местности… Но программа первоначального знакомства предусматривала не начинать разговор первым, и Герм Ферх двинулся дальше.
Улица, на которую он перешёл, была пустынна. С одной стороны на ней располагалось много жилых домов, а с другой… только в начале и в конце были дома, а посередине — поле, потому что это была окраина города… Герм Ферх проследовал её без приключений и перешёл на следующую, судя по обилию ночных огней, ведущую в центр города. Почти сразу же за поворотом на ней стояло жёлто-синее транспортное средство. Два человека в одинаковой серо-голубой одежде и головных уборах с красными бортами и таким же верхом тащили внутрь неё третьего… Он вырывался из их рук и кричал: