— Ох, да меня сейчас должны принять! — сказал я и. взглянув на часы, пустился бежать к тюрьме. За мной бежал полицейский. Его ботинки совсем не стучали о бетон. Я вбежал в дверь тюрьмы…» (так просто?) «…и стал рядом с регистрационным столом, возле которого стоял… приятный на вид противный тип…» (?) «…в полосатом халате. Я стал за дверью.
— Сколько преступлений вы совершили? — спросил регистратор.
— Ни одного, — сказал преступник. — Если, конечно, не считать, что я трёх зарезал и одного ограбил. Но я должен выступить с протестом. Три, которых я убил, все были бандитами. Один убил человека, второй утопил двух и срубил дерево, а третий пытался подложить под дом атомную гранату. Насчёт того, что я ограбил, могу сказать, что грабил не по своей воле, а потому, что меня грабило правительство. Моим детям и моей жене было нечего есть.
— Чёрт возьми! Это не суд: тебя будут судить. Убирайся. Следующий!
Тут дверь распахнулась, и перед регистратором появился вояка. Сломанное ружьё откатилось в строну. Я подошёл и сказал, решительно взяв…» (кого?) «…за шиворот…
— Итак, в камеру смертников! Он совершил 28 убийств. 64 ограбления, 55 городских скандалов и 10 раз бил жену в пьяном виде…
— Но вы позвольте сказать, что баба… — заплетающимся голосом сказал вояка.
Но тут я достал гравитатор и направил его на комнату. Регистратор, вояка, стол, стул, орудия пыток — всё проделало трафарет в камере смертников.
— Бежим! — сказал я арестанту.
Мы побежали к дому № 36…» (А не наоборот: оттуда — к 35-му?) «…К счастью, уже было 01. 00, и нас никто не видел. Я взял сломанное ружьё, выпрямил его ствол и бросил в пробегавшего мимо тюремщика. Морда у него была в земле. Он взлетел в воздух.
Тут арестант зацепился за кусок проволоки, и с него слетел халат…»
(И всё видно!
Из «проб пера» — совмещённая проекция? И… сбылось наяву?..
Или… После «пьяного контролёра» — сразу…)
«…Звёзд на улице не было видно из-за многочисленных фонарей-телевизоров, испускавших рентгеновские лучи…» (?) «…В Элбинии были люминофорные фонари — городские власти хотели, чтобы был яркий интенсивный цвет. Им было наплевать, что такой свет отрицательно влиял на здоровье граждан… Тускло отблёскивал толстенный слой пыли, покрывающей бетон.
— Теперь нам надо только добежать до дома Хинрефа, — сказал я, — и мы можем быть спокойны. Если, конечно, не проявится умственная недостаточность строителей.
— А что? — забеспокоился элбинец…
— Да вот, бывало, у нас на Земле 800 лет назад тоже было. Или труба поломается, или кирпичи летят… В одном месте даже целый дом рухнул.
— Где — у вас? — удивился элбинец.
— Я вижу, вы человек честный. Поэтому открою вам секрет: я — инопланетянин.
— Инопланетянин???!!!
— Я понял, почему вы так удивляетесь. Только никому не разболтайте… смотрите.
— Ну, как вы думаете, почему?
— Да потому, что Чаиния не будет сообщать такому преступному государству, как Элбиния, сведения об инопланетянах. Пьяный фюрер Дробыс Грыбот ничего об этом не знал…
— Неужели он такой плохой? Его заслуги
— Его заслуги…ничтожная крупинка перед глыбой отвратительных сторон. Элбиния хотела колонизировать Заиофу, когда на посту сидел кто? Фюрер! Фюрер дурит людям головы вместе с императором Ынчхуком и глав. министром Блывгухом… Чаиния сообщила мне, что фюрер арестовывал ни в чём не повинных людей и казнил. А такие он казни придумывает, что лысина дыбом встаёт… Это — сожжение на костре, сбрасывание с дома, вливание шлангом воды в лёгкие, удушение, разрывание на куски, сламывание, раскручивание… И этого вы не знали?
— Клянусь теми, кто живёт на Эринее — этого я не знал! И неужели наш прекрасный, неповторимый правитель мог дойти до такой низости? Никто, почти никто из элбинцев не…»
(Ах, ещё сноска — к предыдущему: «…На посту сидел… кто? Его родственник, кстати, полностью разделяющий его политику…»
Так исправлено потом? А было — просто…)
«…не знает этого? Но вы вправду?
— В таких делах я не стал бы врать. Истина, касающаяся всей планеты — вот что для меня самое дорогое. Эту истину мне говорили сами чаинские агенты, присутствовавшие при отрезвлениях фюрера и одурачивании честных людей!
Элбинец смотрел на меня с чувством, которое нельзя даже назвать удивлением. Скорее это было изумлённое разочарование в людях, в которых он давно верил. А я продолжал: