Из леса вышли навстречу князю Юдка и Бартоломей. Тэли был в фиолетовом полушубке, Юдка - в лисьем салопе. Увидев Генриха, они в Смущении остановились. Юдка потупила глаза, Тэли поклонился князю.
Генрих смерил парочку неприязненным взглядом и сказал:
- Так вот где ты пропадаешь целыми днями!
Тэли молчал. Тогда князь с улыбкой обратился к Юдке:
- Что ж ты забираешь моего певца? Без него в замке скучно.
Тэли густо покраснел по самые уши и сказал звонким голосом:
- Князь изволил меня искать?
- Я всегда тебя ищу, - ответил Генрих, - и вот только теперь нашел.
- Я к услугам князя, - сказал Тэли.
Генриха рассмешила такая учтивость. Присмотревшись к Тэли, он заметил, что тот одет щеголем и сапоги на нем из зеленого сафьяна! Князь невольно оглядел себя - да, его плащ уже износился, и, кажется, из-за всех этих хлопот и гнетущих дум он уже несколько дней не мылся и два дня ходит небритый. Вспомнив, о чем он сейчас думал, и сравнив себя с Тэли, Генрих пришел к выводу, что он постарел, опустился, перестал следить за собой, что, поглощенный единой своей мечтой, утратил интерес к жизни.
Втроем они направились в город. Генрих шел впереди и все оглядывался на "детей". Оробевшие, притихшие, они следовали за ним, держась за кончики пальцев. Юдка смотрела в землю.
В городе их встретил Готлоб и начал выговаривать князю, что тот выходит за городскую стену один - какая неосторожность, князь, видно, уже забыл о покушении! Готлоб вел за руку своего маленького сына, которого назвал на французский лад Винцентием. Премилый был ребенок!
Гертруды они в замке не застали. Вскоре после своего приезда она как-то отправилась ко второму брату Казимиру, - приглядеть за дворовыми девками, за коровами да за курами. Вислица понравилась ей больше, чем Сандомир, что ни говори, сандомирский замок кажется после цвифальтенской обители развалиной. А в новом, только выстроенном вислицком замке покои просторные, светлые, удобные, не хуже, чем на западе, и отапливать их легко. Так что Гертруду тянуло в Вислицу, и она пользовалась любым предлогом, чтобы туда заглянуть. С Казимировой Насткой, которая никуда из Вислицы не выезжала, Гертруда очень сдружилась и прямо-таки тосковала по ней в Сандомире, - Настка же, разумеется, не могла к ней туда приехать. Гертруда без конца рассказывала о житье-бытье Генриха; Настка только диву давалась, как это князь обходится без женщины, и пророчила ему неминуемые беды.
Да и во всем княжестве, во всей Польше народ недоумевал, что за причина, что у князя нет ни жены, ни любовницы - вроде бы он природой не обижен и никаких противоестественных склонностей за ним не примечают. Многие слыхали о прежней его любви к жене Болеслава, кое-кто знал и о Рихенце. Но то, что произошло между ним и королевой Мелисандой, почти никому не было известно. Сам Генрих с отвращением вспоминал ночь после морского сражения под Аскалоном. Спрятавшись за кустами, он тогда невольно подслушал упреки, которыми Герхо осыпал королеву. Он был соперником собственного оруженосца! И, быть может, это тень Мелисанды вставала между ними, когда Герхо, подавая ему шубу, склонялся перед ним с истинно немецкой придворной учтивостью и с непроницаемым лицом. Быть может, от тех аскалонских ночей ложится на глаза Герхо туман, за которым прячется его взгляд, меж тем как ноздри широко раздуваются, словно почуяв запах киннамона?
Сколько лет прошло с того времени? Герхо забыл, и Генрих забыл. О женщинах он вовсе не думал. Благочестивые упражнения, посты, коленопреклоненные молитвы... Духовники князя знали, что тело его непорочно. В ту пору многие рыцари соблюдали чистоту, ратное ремесло располагает к строгости нравов. А Генрих к тому же носил плащ монашеского ордена, белый плащ с осьмиконечным крестом.
Сбросив с себя этот плащ, он прохаживался по горнице, глядя на красные языки пламени, плясавшие среди раскаленных угольев. Лишь теперь он подумал о том, что за всю дорогу от леса до городских ворот Юдка не проронила ни слова. Когда встретили Готлоба, Тэли откланялся и пошел проводить ее домой. Генрих не мог обернуться им вслед, счел это неприличным; он почему-то стеснялся Готлоба, хотя тот был неизменно почтителен и закрывал глаза на частые нарушения этикета, которые допускал Генрих. Насмотревшись на церемониал кесарского, палермского и иерусалимского дворов, Генрих в душе посмеивался над Готлобом - трудненько бы ему пришлось, очутись он при каком-нибудь из этих знаменитых дворов! Но в ту минуту Генриху не хотелось огорчать Готлоба, тем более что крошка Винцентий шествовал перед ними, не оглядываясь по сторонам, важно и чинно, как маленький святой. И Генрих тоже шел с таким торжественным видом, что Офка и Гертрудка, дочурки Лестко, не посмели, как обычно, кинуться ему на шею.
Шагая из угла в угол, он все представлял себе Юдку, ее белое покрывало в голубую полоску, лисий салоп, волосы цвета темной меди, которые двумя локонами выбивались на меховой воротник, ее потупленные глаза. Он слышал за своей спиной ее шаги, мягкие, будто пританцовывающие, - наверно, ноги сгибаются у нее в коленях легко, как прутья орешины. Глаза у Юдки были все время опущены, он даже не приметил, какого они цвета, но чувствовал, что она на него не смотрит. А Тэли держал ее за кончики пальцев! Разумеется, тут не было никакого желания выставить напоказ свое чувство, они держались за руки просто так, по-дружески, но все равно Генриха раздражало, что они идут за ним, соединенные этим легким касанием пальцев.
По их поведению нельзя было угадать, стали они уже любовниками или нет. "Конечно, стали!" - говорил себе князь, но оснований для этого у него не было. В скромно опущенных глазах Юдки он ничего такого не прочитал, да и не стремился прочитать, он не хотел смотреть в эти глаза, ни разу не обернулся, когда Тэли и Юдка почтительно следовали за ним. Только слышал шорох ее шагов по снегу и решительную, мужественную поступь Тэли.
Несколько дней спустя Генрих велел позвать Юдку в замок - пусть потешит рыцарей своими историями. Собралась вся сандомирская знать. Никогда еще не казался Генриху его двор таким чуждым. Он всматривался в этих людей и все больше огорчался. Старый воевода, наевшись до отвала, дремал. Загорелый, темнолицый Смил из Бжезя громко разговаривал - бравый вояка, но умом недалек. Аббат Гереон, - хранитель княжеской печати и придворный капеллан, - проныра, думает только о своей выгоде и метит в краковские епископы. Молодые чуть лучше, но и то лишь благодаря своей молодости, в которой скрыто столько возможностей; потом все почки и бутоны вянут, опадают, остается скучный, во всем определившийся характер. Вот Говорек - юный, толковый, преданный; пожалуй, он слишком дружен с Дунинами и не в меру как и его друг, князь Казимир, - привержен к сельской жизни и русским потехам. Ему можно доверять, однако с ним не потолкуешь о европейских делах - не поймет, испугается. Рядом с ним Влодек Святополкович - красивый парень, но жаден и за свою родню горой стоит. Генрих переводил взгляд с одного лица на другое и с досадой хмурил брови.
Юдка, как обычно, рассказывала о Тристане и Изольде, затем начала историю о короле Артуре и о Граале. Князю вспомнилась чаша, которая хранится в Газе, вспомнились его удивительные, на грани были и сказки, приключения, огромные звезды над осьмиугольной крепостью тамплиеров и речи Бертрана. Внезапно он прервал Юдку, сказал, что ее история - кощунство. Все одобрительно закивали - история и впрямь нечестивая, зачем только пустили в замок эту безбожницу! Наступило гнетущее молчание. Юдка, недоумевая, вернулась на свое место, потом тихонько выскользнула из залы. Гости сидели за столом с мрачными лицами, не слышно было ни шуток, ни смеха, Виппо дремал в углу. Да, в прежние времена все было по-другому!
Однажды, уже ранней весною, Генрих отправился к Виппо. Проезжая по виноградникам, он вспоминал тот день, когда впервые прибыл в Сандомир. Теперь, как и тогда, в воздухе стояла голубоватая дымка, от полей шел пар, звонко пели жаворонки. Временами дождило: крупные капли метили дорожную пыль темными, круглыми пятнами, похожими на горошины, в колеях поблескивала вода.
Бревенчатый дом Виппо состоял как бы из двух, образовывавших прямой угол строений, и между ними высилось большое дерево. Генрих издали увидел, что под деревом сидят домочадцы Виппо, греясь на солнце, которое показывалось в небе, как только дождь переставал кропить землю. Кто-то поспешно поднялся и вошел в дом. Это был Тэли.