Но вышло не так.
На перемене в учительскую пришел какой-то человек и спросил Николая Николаевича.
Ему представили:
— Николай Николаевич, учитель математики.
— Что вы, — сказал человек, — тот значительно короче.
— Других нет, — засмеялись в учительской.
— А как же это? — спросил человек и показал ручку, на которой было нацарапано: «уч. Шк. 5 Ник. Ник. ».
— А, — сказали в учительской, — это просто Коля. Ученик второго класса школы номер пять. Он что, замечен в чем-нибудь плохом?
— Наоборот, — возразил человек, — в хорошем, — и рассказал, как к нему попала Колина ручка.
На следующем уроке учительница вернула Коле ручку и поставила «пять». А за что, не сказала. Пусть сам догадается.
НОЧЬЮ
Жил Сережа в лагере. Ничего себе жизнь. Ешь не хочу. Сережка и не хотел. Оттого одни неприятности.
— Не будешь есть, килограммов не наберешь, — сказала воспитательница.
А на что Сережке килограммы? Своих хватает. Ну ладно. Сережка, он такой, пристанут — живота не пожалеет, съест. Хуже, что в тир не пускали.
— Мал еще. Не в ту сторону выстрелишь.
Как будто Сережка не знает, в какую сторону стрелять: в ту, где враг или мишень.
Как-то среди ночи Сережка проснулся. Отчего — сам не знает. Так всегда. Сперва проснешься, а потом соображаешь отчего. Лежит и не дышит, чтобы лучше слышать.
Бух!
«Стреляют где-то».
Бух!
«Может, война началась?»
Бух!
«Или бандиты напали?»
Бух!
Поднялся. Из палаты вышел. Возле дверей стал. «Эх, ружья нет!»
Идет кто-то. Страшно стало. От страха, говорят, язык проглатывают. Потрогал. Язык на месте. Как заорет:
— Стой, кто идет?..
Откуда смелость взялась.
В темноте черный остановился.
— Почему не спишь?
От сердца отлегло: вожатый.
Сережка не хотел признаваться, но вожатый стоял над душой, и Сережка признался:
— А, думал война...
Вожатый, наверное, удивился, потому что долго молчал. Потом спросил:
— Война?
— Да.
— Почему так думаешь?
— Стреляют.
— Где?
Сережка почувствовал, что краснеет. Стрельбы нет, а он врет. Вдруг опять — бух!
Ага, и вожатый услышал. Фонариком щелкнул. Луч, как указка, по стене побегал и все вожатому рассказал. Палатку снаружи известью побелили. Известь за день подсохла, вспузырилась, а ночью стрелять начала.
Сережка, когда узнал, хотел сквозь землю провалиться. Думал, вожатый смеяться будет. А он — нет. Посветил Сережке в глаза и руку пожал:
— Молодец!
УРОК ПЕНИЯ
Позади школы кто-то раскатал дорожку. Если разбежаться хорошенько, можно через весь двор на одной ножке проехать. Ване, на зависть всем, это удалось трижды.
— Давай еще! — кричат ребята.
Но Ваня хитрый. Больше кататься не хочет. Пусть другие пробуют.
Другие пробуют и падают. Вся слава Ване. Сколько ни катался, ни разу не падал.
Феде, второкласснику, обидней всех. Не хуже Вани на коньках катается, а на одной ножке не удается...
Первый урок — пение. У Феди против пения ничего нет. Он первый в классе певец. Но ему обидно, что на одной ножке не удержался, и петь сегодня не хочется.
Не хочется — не будет. Не пойдет на урок. А если двойка? Ему не страшно. Мама за двойку никогда не ругает. Другие мамы, он знает, переживают двойки, как землетрясение, а его — нет, только скажет: «Не беда, завтра пятерку принесешь». И как в воду смотрит: пойдет Федя в школу и пятерку принесет. Так часто бывало. А сегодня будет по-другому. Не пойдет Федя на пение и схватит двойку. Ну и пусть. Зато на одной ножке кататься научится. Весь класс удивит. Не два, а три, нет, четыре раза прокатится и не упадет. Третьеклассника Ваню с носом оставит.
...Возле школы дровяной сарайчик. Федя прячется за поленницей и ждет, когда все уйдут.
Звенит звонок. Слышно, как громко и часто хлопает школьная дверь. Все. Больше не хлопает. Ребята разошлись по классам и ждут учителей. Феде немножко грустно. Они все там, а он один здесь. Ладно, не на год расстался. Зато на одной ножке кататься научится.
Федя прислушивается. В сарае ни звука. Нет, один какой-то звук есть. Тонкий и жалобный. Как будто кто пить просит. Попросит и замолчит. Молчит, молчит и снова просит: «Пить...» Феде любопытно, что это? Задрал голову, разглядел щель. На крыше снег тает и сараю за шиворот льет: кап, кап, кап...
Капли на сосновую щепку падают и поют: пить, пить, пить... Разгадал тайну и улыбнулся. Рад, что разгадал.
Выглянул во двор. Ни души. Теперь пора. Разбежался, поджал ногу, как цапля, и покатил. Эх, жаль не видит никто. И хорошо, что не видит. До середины не докатил — бряк! Где-то рассмеялись. Сразу вскочил и прислушался, кто это над ним? Во дворе ни души. Где же смеются? А-а, в классе. Учитель пения скрипку настраивает. Скрипка всегда смеется, когда ее настраивают. Как будто скрипке очень щекотно.
Феде опять взгрустнулось. Они все там, а он один здесь. Сейчас петь будут. А ему сегодня уже не петь. И двойку сегодня он непременно схватит. Увидит его учитель пения на перемене и поставит. Он обидчивый. Не любит, когда его уроки пропускают. Ладно, за двойку он не боится. Есть она, нет ее — маме все равно. А почему? Может, потому, что мама его не любит? Ну, конечно, как он раньше не догадался. Не любит, поэтому, что ни принеси, ей все равно.
И еще. У других, если гости, детей петь заставляют. А его никогда не заставляют. Даже если гости очень просят. Наверное, всё потому, что не любит его мама и не хочет хвалить. Мало, что он первый в классе певец.
От этих мыслей Феде не по себе. Кататься больше не хочется. Но делать все равно нечего, и он снова разбегается... Удача! Федя, не поскользнувшись, перелетел через весь двор. Теперь еще раз...
Федя возвращается для разбега и, обернувшись, замечает за углом школы женщину в белой шубке. Она стоит под окном его класса и машет кому-то красной варежкой. Белая шубка и красные варежки... Такие носит его мама. Но это не мама. Она сюда не придет. Зачем? Это кто-то другой. Стоит и машет кому-то красной варежкой. Кому и зачем? Ага, другой женщине. Той, что переходит улицу. На ней такая же белая шубка и такие же красные... Лицо у Феди удивленно вытягивается. Но не потому, что на второй женщине такая же шубка и такие же варежки, а потому, что ее, вторую, он отлично знает. Это мамина сестра Рита. Тетя Рита. Она только вчера приехала. Интересно, кто ее зовет? Первая женщина вдруг оборачивается, и Фединому изумлению нет границ. Он узнает маму. Его мама. Его тетя Рита. Зачем они здесь?
Федина мама снимает варежку и делает пальчиком «тс». Обе к чему-то прислушиваются. Федя, притаившись за забором, тоже прислушивается.
Скрипка в классе перестала смеяться и запела. Сперва тихо-тихо. Потом все слышней, слышней, и, когда казалось, что скрипке не взять выше, вдруг ударил молодой гром, и стекла в окне отчаянно зазвенели. Это запел хор.
Мама улыбнулась. Тетя Рита посмотрела на маму и тоже улыбнулась. А хор пел. Долго и весело. Пока не спел всего. Тогда мама с тетей обнялись и ушли тихо-тихо, чтобы не мешать уроку и новой песне, которую заводила скрипка. Мама то и дело оборачивалась и смотрела на школу. «Он там», — говорил ее взгляд. Тетя Рита тоже оборачивалась, и ее взгляд соглашался с маминым: «Он там».
Но его там не было. Он был здесь. Висел, как мешок, на заборе и ужасно хотел плакать.
Мама! Как он мог подумать, что она не любит его. Любит! Да еще как!.. А двойки прощает, потому что верит: он их сам исправит. Как ему стыдно перед мамой! Как ему хочется догнать ее и... Нет, нельзя. Пусть лучше думает, что он там, в классе. Всегда там. Только раз и ошибется, сегодня. А больше она в нем никогда не ошибется. Честное слово!
КАПИТАНЫ
У Вовки день рождения, но он не ждет подарков. Папа в отъезде, мама в больнице, а бабушка никогда не помнит его дней рождения. Но лучше бы помнила. А то раз схватила за уши и давай тянуть. Вовке что, раз такой обычай в день рождения — пусть тянет, он потерпит, хоть и больно. А если дня рождения нет? Зачем зря терпеть? Вовка и не стал. Как взвоет!.. Бабушка с испугу перекрестилась, хоть и неверующая.