— Не имеет значения, — приятель, кажется, решил сыграть роль толстосума.
Я, тем временем, огляделся. От двенадцатиэтажной коробки середины семидесятых в этом подвале ничего не осталось. Узорчатый мрамор ступеней, благородная обивка, услужливый гардеробный с манерами вышколенного полового императорских времен, — чехарда перестроечной пятилетки вкупе с судорогами конца второго тысячелетия, казалось, топтались за порогом, выдворенные этими строгими служителями трактирной старины.
От почти пустого гардероба шел запах дороговизны.
И это загадочное — «все изменилось».
— Стало дороже, — уточнил метр.
Приятеля это возбудило еще больше.
— Пустяки, — сказал он уставшим голосом неузнанного магната.
— Прошу, — метр распахнул резную дверь со стилизованной под бронзу ручкой.
Мы вошли. В полумраке обеденного зала в центре вырисовывался лепной фонтан, кажется, с псевдоантичной фигурой то ли фавна, то ли Пана, справа, точно судно на рейде, сияла огнями стойка, впереди на разных уровнях расположились столы. Потолок терялся в зеркалах, светильниках, черных блестящих решетках. Высоту его в этом оптическом обмане определить было невозможно. Со стен, как будто дело происходило в средневековом замке, склонялись над столами факела, вид у них был вполне огнеспособный.
Мы прошли в центр зала; половой, вертлявый, как сперматозоид, провожал нас к столу… Теперь я понял, что не только высота обеденного зала представляла здесь проблему, зеркальные стены, мозаично-зеркальный потолок окончательно вырывали посетителей из привычных границ. Кажется, следующий за нами стол был реальным, но дальше… дальше я поручиться не мог. Переход между миром тел и миром отражений был не менее искусен, чем слияние трех измерений с двумя в затейных диорамах славных баталий.
В ресторанчике, или в ресторане, теперь я точно не знал, что это такое, почти все столы были пустыми, только в нише за длинным столом шевелилась странная компания: краснощекий военный, кажется полковник, разглядывал на вилке прозрачный ломтик семги, шикарно-ро-зовой, в тон его лысине и ушам; девица в зеленом облегающем платье с отливом, по возрасту — дочь ему, а скорее — внучка, белоголовой змейкой вилась рядом с ним; дородный сан, весь в черном, облизывал свои ярко блестевшие губы блудницы и громко чмокал ими; неряшливый, с поэтической вольностью в прическе человек пустыми глазами прораба духа, выкатившимися из спитого лица, рыскал по столу — наверняка в поисках привычного, но здесь, увы, слишком банального огурчика; и раздобревший на новом мышлении профессиональный проклинатор, с фокуснической ловкостью сменивший на глазах у миллионов зрителей перчатки на зайца — империалистов на коммунистов, сменил, ну и сменил себе, а что? — смотрит проклинатор на восхитительной спелости и черноты маслину, но маслине ответ не нужен — с вилки она перебирается в хорошо отлаженный для таких дел рот проклинатора в этот надежный футлярчик всяких гастрономических редкостей. На дальнем, от нашего столика, конце компании сидели трое — лица, не поддающиеся ни анализу, ни запоминанию: холодные глаза механизмов, анервированная мимика, уходящие в небытие жесты: закрой глаза — ни единой черточки не восстановится в памяти, — тоже, как видно, выучка. Но странно, эта безликость была до боли знакомой. Кто, где, когда? — мучительно ворочалось в голове.
— Чего изволим-с? — половой вынырнул казалось из ниоткуда, и — о, чудо! — второй… склонился, оттопыривая локоть с полотенцем, больше похожим на мраморную плиту, чем на что-то матерчатое.
— Меню… — неуверенно протянул я, пугаясь этого блистательного шарканья официантов… нет, если и были на свете половые — вот они, вытянулись перед нами, склонив в подобострастном услужении свой почти баскетбольный рост и вытягивая вперед стальные изгибы рук, улыбаясь безупречными улыбками Шварцнеггеров… Если таких красавцев… половыми… Да, тут стоило задуматься.
— А вас на входе… не предупреждали разве? — нахально-вежливо спросил один из них.
Мой приятель, вспомнив о своей роли неузнанного туза, попытался взять себя в руки.
— Он, простите, не знаком… Значит, закуска… Рыба, пожалуй…
— Форель, семга, белуга, чавыча, карибский тунец в соусе манго… — вежливо вклинился половой, — икра — бочковая, пряная, рафинированная, а также устрицы, омары, крабы, гребешки в вине, сушеные саламандры, филс черепахи, вяленое и копченое…
Я уже не слушал. Перемены, видно, и впрямь были столь значительны, что мой приятель еще недавно уверенно распоряжавшийся пространством в роли неузнанного магната как-то скукожился, поник, и теперь с трудом отбивался от наглых половых лишь дерзостью экзотичного заказа.