Он помешался на этом ассонансе и вставляет его где нужно и не нужно.
— А матушка-то оказалась неглупой, — говорит Ванёк Князев. — Сколько дел наворотила. Другие умели только подставлять… а эта кое-что оставила.
— С таким народом человек самых средних способной будет выглядеть гением, — говорит Кайзер.
Я молчу.
В орденских ленточках Ивана — солдатская Слава 3-й степени, Красная Звезда, две медали «За отвагу», потом — «За взятие Белграда», «За победу над Германией»…
А на старой Андреевской Звезде стоял девиз: «За веру и верность»… Вот это девиз!
Вокруг одного из шубинских орденов — легенды. Красная Звезда — единственный из орденов, которым тут же, на месте, имел право награждать командир дивизии. Обычно адъютант комдива так и носил их в сумке, на всякий случай. Однажды в 1-й траншее на рекогносцировке комдив признал в Шубине своего солдата по боям сорок третьего. Слово за слово и выяснилось любопытное обстоятельство: гвардии сержант (тогда ещё не старший) принимал участие в восьми рукопашных схватках, свидетелем одной из которых и, пожалуй, самой кровавой, с полкового НП и оказался комдив… Восемь рукопашных? У немцев за участие в одной выдавался особый значок, а тут цел и невредим после восьми!
От своих офицеров мы знаем: пехота при преодолении полосы обороны с последующим преследованием противника за две недели боёв теряет от 80 до 90 % личного состава.
Госпитали, эвакопункты, пустые санитарные поезда готовятся к приёму раненых — и всё равно не справляются с потоком. В несколько дней десятки и десятки тысяч искалеченных затопляют тылы. Старший сержант Кушнарёв говорит, что не хватало ни сестер, ни врачей. Люди валялись по дворам, в сараях, просто на земле. На километр — стон, плач! Кушнарёв ранен пять раз, последний — в гортань и основание языка. «Жуткое не в боли, — дёргаясь, рассказывал он, — а в страхе захлебнуться. Дышать нечем — кровь стоит и не пускает воздух. Ко мне подошла сестра и с отвращением: «Опять пьяный!» Я ей показываю, мол, пропадаю, из груди одно бульканье, а она, сука барабанная, только халатиком вильнула. Не наткнись на меня хирург — задохся бы, уже глаза выкатывал, дышать нечем…»
«Весной и осенью потери возрастают из-за массовых заболеваний ревматизмом, — повторяет в назидание нам преподаватель биологии подполковник Прудников. — В устойчиво скверные погоды они даже превышают убыль от ранений».
Подполковник Прудников — бывший командир батальона, затем начальник штаба полка и начальник оперативного отдела штаба армии. За два месяца до конца войны «виллис» подорвался на мине. Подполковник потерял левую руку до локтя. Ссылки же на ревматизм преследуют одну и ту же цель: поддержать в нас сознательное отношение к беспощадной физической закалке и суровому режиму…
Смотрю на Шубина: что и говорить — глаза приметные. Понять командира дивизии можно. Недаром тот распорядился установить подлинность фактов и доложить без проволочек. В штабе офицеры сверили по документам: кругом прав гвардии сержант! Комдив не стал вызывать Шубина, а сам пришёл. И тут же в траншее привинтил орден к гимнастёрке. Иже за правду и за верность.
— Тебе бы «боевик», дел-то у тебя каких набралось! — сказал комдив, — но ещё не поздно, при случае сам доложу командующему.
Да не пришлось. Сложили голову и комдив, и адъютант, и начальник штаба — все сразу в один миг…
Эту историю поведал нам в нашей курилке — ротном сортире — Серёжка Гущин из 1-го взвода, а слову Гущина можно верить…
Шубин напевает с чувством:
А после вдруг говорит совсем другим тоном:
— После рукопашной сам не свой. Тело свинцовое, голова гудит. Руки трясутся. Бывало и наизнанку всего…
Что-то общее прочно связывает меня с ним, как и с Кушнарёвым или капитаном Окладниковым. Безотчётно свéтло это чувство единства, готовности принять удар за любого из них.
Старший сержант Кушнарёв под Минском, в той жуткой каше окружения, попал в плен, бежал, полтора года отвоевал в партизанах. Мы слышали от него, как каратели перепилили двуручной пилой его закадычного друга. Несколько месяцев трое партизан охотились за шефом зондеркоманды, пока не выудили из избы одной стервы, предварительно вырезав охрану. Его повесили над крыльцом в исподнем а девку из продажных спустили под лёд. Впрочем, и Огарков рассказывал, что со стервами из русских часто так поступали. С боя возьмут сельцо или городок — экипажи распалены, да ещё своих хоронят, а тут заведётся какая-нибудь настрадавшаяся из местных: и дитя убили, и мать засекли, и избу сожгли… — и давай немецкие подстилки показывать. Очень часто кончали их… Как «нечистый и поганый элемент» вон из тела народа!