— Жив. Но еще не демобилизовался.
— Мы встретились в сорок втором… Он был в штатском при «звездочке» и вроде не собирался воевать.
— Он пошел, Майя.
— А его отец? Сергей говорил что-то о посылках… без которых…
— Отец сам отказался от его помощи, — перебил Володька. — Через два года он должен выйти… Сережке повезло, его взяли в школу военных переводчиков.
— Повезло? — усмехнулась она. — Наверное, сам объявил, что знает немецкий.
— Возможно… — безразлично протянул Володька.
— Он тебе ничего не рассказывал… про меня? — Майка взглянула прямо в глаза Володьке.
— Про тебя? Говорил, что ты стала роскошной женщиной, — улыбнулся он. — И был прав.
— Терпеть не могу этого слова! Больше ничего не говорил?
— Ничего.
Ему показалось, что она облегченно вздохнула, но он не придал этому значения.
— Куда же нам зайти? Я настроился посидеть где-нибудь.
— Володька, у тебя, наверно, не так много денег? Давай просто пошатаемся по Москве…
— Может, зайдем в самотечную «Нарву»?
— В эту забегаловку? Нет, Володька, погуляем. Разве тебе не приятно бродить по Москве… победителем, — досказала она.
— Да, победителем, — задумчиво сказал Володька. — Правда, Вовка Деев при нашей встрече высказался: войну-то выиграли, а мы с тобой калеки…
— Не смей об этом! — резко прервала Майка.
— Знаешь, когда шла война, не страшно было никакое увечье, а вот сейчас… На параде-то не мы прошлись, — закончил он.
— Впереди вся жизнь, Володька. Неужели ты этого не понимаешь?
— Умом понимаю, но вот почувствовать это душой что-то не получается, — задумчиво произнес он.
— Получится, — она дотронулась до его руки и слегка пожала.
Они вышли к Страстному бульвару, повернули направо и двинулись к Трубной. Возле пивной, где сегодня напророчили Володьке скорую смерть, он остановился…
— Зайду куплю папирос. Подожди меня.
Через несколько минут он вышел с пачкой в руках. Около Майки стоял какой-то пожилой, хорошо одетый мужчина и, держа ее за локоть, что-то говорил. Володька подошел и с недоумением уставился на него.
— Володька, я этому гражданину очень понравилась. Приглашает в ресторан. Скажи ему пару слов, — спокойно проговорила она, усмехнувшись.
— А ну пшел! — процедил Володька, отрывая руку мужчины от Майкиного локтя. — Пшел! — повторил он, надвигаясь на него.
Тот растерянно скривил рот, потоптался на месте, ища выхода из создавшегося положения, но, когда Володька отвел руку для удара, пробормотал:
— Извините, я не знал, что дама не одна… — и отошел от них.
— Вот видишь, — рассмеялась Майка. — А ты говорил — в армию…
— Надо было врезать… Сколько сволочей развелось, — угрюмо проворчал Володька.
— Ты все такой же, — ласково потрепала она его по щеке, вспомнив, видно, школьные «подвиги» и частые отметины на Володькиной физиономии.
— Я сегодня на этом самом месте уже дал одному…
И рассказал про утреннее происшествие.
Ты уверен, что он из твоей роты? — немного помедлив, спросила Майка.
— Черт его знает!
— Забудь об этом. Просто какой-то псих, — сказала Майка.
Пройдя дальше по бульвару, они присели на скамейку и закурили. Володька с наслаждением тянул дымок «Казбека», казавшийся таким ароматным после махры, которую он постоянно курил.
— Скажи, Володька, у тебя был кто-нибудь на фронте? — вдруг спросила она.
— Не было… Я же в пехоте воевал, а там… — о Клаве он умолчал. — Почему ты спрашиваешь?
— Так… Не переживай, у тебя все будет.
— Я и не переживаю, — улыбнулся он. Потом поднялся и решительно произнес: — Пойдем в ресторан.
— Нет, — покачала она головой, — не хочется. Погуляем еще.
~~~
Домой Володька вернулся не поздно, чему мать, видевшая его приготовления перед уходом, удивилась:
— Ты уже пришел? Давай ужинать.
За скудным ужином — немножко хлеба, жидкий чай с полкусочком сахара — мать опять спросила, когда же он пойдет к Юлькиным родителям.
Володька сразу сжался и пробормотал, что пока ему очень трудно.
— Знаю, но это нужно, — настойчиво сказала она.
— Мама, я четыре года делал только то, что надо… Я устал от этого.
— Володя, ты думаешь, если окончилась война, это слово потеряло свое значение? Нет, оно на всю жизнь, — она вздохнула и внимательно поглядела на него.
Он поднялся из-за стола и, закурив, стал ходить по комнате. Вдруг остановился, осененный новой для него мыслью.
— Знаешь, мама, наверно, сейчас я имею право делать все, что хочу. И к черту всякие «надо»! По крайней мере, пока, до института, — он смотрел на мать, ожидая ответа, но она отвечать не спешила, покачала головой, взяла папиросу, прикурила от Володькиной и только потом сказала: