Возвратившись домой, она записала в своей тетрадке:
«Наверное — все?! Я наговорила миллион глупостей и финита ля комедия! По-видимому, мне будет очень плохо. Увы, я давно предвидела это. Вчера я перечитывала свою тетрадку, и, оказывается, в самые наши хорошие часы я пророчила сама себе вот что: „Вчера была у Игоря и сегодня целый день хожу будто влюбленная в первый раз. Мне так хорошо, я испытываю спокойное, хорошее чувство. Господи, ведь я могла быть счастливой, но я же со своим дурацким характером вряд ли когда буду“. Вот, как в воду глядела! Конечно, мне чуть ли не с детства казалось, что несчастной быть гораздо интереснее, чем глупо-счастливой. Но это прекрасно в теории, а на практике… Что впереди? „Мать-одиночка“, как высказалась моя маман. Слово-то какое придумали! И в то же время, когда сегодня Игорь уходил от меня, уходил насовсем, я, глупая, вдруг „обрадовалась“ какой-то свободе… Это что, легкомыслие? Идиотская беззаботность? Бездумность? Или то, к чему я всегда стремилась, — к внутренней свободе, чтоб быть всегда сама собой? Увы, даже если это так, то дается мне это ох как нелегко…»
— Это ты, Ася? — удивленно промямлил Коншин. — Давно ждешь?
— Вечером я приехала, — поднялась она и стала обглядывать бесцеремонно его спутницу. — Ты с кем это?
— Я? Вот видишь, знакомая… гостья, — глупо заухмылялся он.
— Знакомая? Гостья? — в Асиных глазах вспыхнул жесткий огонек. Она-то, видно, сразу поняла, какого полета птичку привел он.
Она подошла к девице вплотную и уставилась на нее. Та смущенно улыбалась, переминаясь с ноги на ногу, не понимая, кем эта женщина приходится парню, который привел ее, но когда Ася спокойно, но твердо, с угрозой в голосе сказала: «А ну-ка, мотай отсюдова!» — а Коншин вступился за нее, сказав: «Не гони, Ася», девица перестала улыбаться, осмелела и бросила Асе грубовато:
— А ты кто такая, чтоб командовать тут? Не к тебе пришла, да и не хозяйка ты здесь.
— Ты еще разговаривать?! — Ася схватила девицу за плечи, повернула и вытолкнула за дверь с силой, которую и не приметить было в ее худеньком тельце. — Вот так!
— Нехорошо, Ася, — заплетающимся голосом пробормотал Коншин. — Может, нравится мне она. Может, мне сегодня нужна женщина. Понимаешь?
— А ты понимаешь, кого привел? И не стыдно? Вот уж про тебя такого не думала.
— Плохо мне… Раз ее прогнала — со мной будешь. Слышишь?
— Ладно, буду. Комнату-то открой или ключ дай.
Коншин отдал ключ, Ася открыла дверь его купе, он ввалился в комнату и сразу бухнулся на тахту. Уже полусонного раздевала его Ася, чего-то причитая. Он пытался обнять ее, затащить к себе, но она мягко уговаривала:
— Да подожди ты… Ложись как следует. Приду я к тебе, приду. Куда мне деваться?
— Только обязательно, Асенька… Не могу я сегодня без тебя, не могу, — пьяно болтал он, вытягивая руки, чтоб легче было ей снять его ковбойку.
Проснулся он среди ночи, пошарил рукой около — Аси не было; продрав глаза, он не нашел ее и в комнате. Поднялся и, пошатываясь, вышел в кухню — Ася спала, сидя на табуретке, положив голову на свой узелок на столе.
— Ася, Ася… дурочка, — начал будить ее. — Я уйду сейчас в другую комнату, а ты ложись…
Она открыла глаза, он приподнял ее и толкнул в комнату, а сам пошел в большую, родительскую. Там, не оправляя постель, свалился на диван. Утром, проснувшись, он долго лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок. На душе было мерзко. Презрение к себе, начавшееся еще с того, как взял он золотой для продажи, сейчас было еще сильней. Вспомнился «коктейль», эта самотечная «Нарва», девица, которую он поволок домой и которая охотно пошла… Ну и все дальнейшее. И то, как приставал к Асе, звал в постель, — тоже припомнил. Вот тебе и святая память о Ржеве… Что же с ним творится? До чего дошел? Потянулся к папиросам, сделал несколько затяжек, стало еще противней.
Постучав в дверь, в комнату вошла Ася.
— Ну, однополчанин, и хорош ты был вчера, — сказала, укоризненно покачивая головой. — Помнишь хоть что?
— Помню… — с трудом выдавил он. — Вроде к тебе приставал?
— А как же. Вам же, мужикам, как напьетесь, бабу подавай… И привел какую-то прости-господи. Где оторвал такую?
— В ресторане, наверно, привязалась, — поморщился он. — Ты прости, Ася, не соображал ничего. Фу ты, мерзко-то как.