И Петр, поглядывая на Марка, тоже дивился, что перестали они о прошлом, а этот обдавший его ненавидящим взглядом человек сидит сейчас рядом… Хорошо, наверно, что не взъелся он, не поднял голос, а признал свою вину сразу, объяснения и оправдания оставив на потом. Есть его вина, есть, разумеется, ведь чего не хлебнул его взводный в немецком лагере, страшно и подумать. И умилился самим собой — должен настоящий командир, ежели оплошность допустил, признаться в этом прямо, что он и сделал. Но неплохо бы и добавить, чтоб понял художник этот, какой перед ним человек.
— Ну что мне еще сказать вам? Как вас звать-то? Марком вроде, а как по отчеству?
— Викторович.
— Так вот, Марк Викторович, я человек прямой, что на словах, то и в душе. Виноват. Не проверил исполнение своего приказа. Сожалею очень, что так вышло, что вроде по моей вине в плен попали, мук натерпелись. Помнить буду об этом до конца дней. Ну и ежели вас это удовлетворяет, покончим на этом, а ежели нет… — он усмехнулся горько, — ежели нет, решайте сами…
— А чего решать?
— Уж не знаю, — еще раз усмехнулся Петр. — Хоть дуэли еще при царе отменили, но — пожалуйста… Пистолетик тоже имеется, именной. Только стрелять я в вас не буду.
— Ну, хватили куда, — глухо засмеялся Марк. — А занятно бы было… Нет, Петр Севастьянович, перегорело уже все. Это я в лагере себя накручивал. Сперва один отец-командир полуживого на поле оставил, немцам отдал, потом другой тоже бросил, если не сказать — предал… Знаете же, наверно, отказался же он от своих пленных?
— Он и от сына своего отказался. Раз не мог всех обменять, так и собственного сына не стал. Поступок величайший, на мое мнение. Отец ведь! Что пережил, верно? Уму непостижимо.
— А может, не любил сына-то?
— Как можно? Какой отец сына не любит. Это вы бросьте, — похолодел голос у Петра.
— Ладно, Петр Севастьянович, может, доведется еще поговорить, так расскажу кое-что… Слыхал, у вас в доме заместо икон по всем углам он? — спросил Марк.
— При чем здесь иконы? — нахмурился Петр. — А портреты висят. Так они, поди, в каждом доме у советских граждан. А что? — и настороженно глянул на Марка.
— Да ничего… А вдруг, чем черт не шутит, наступит времечко…
— Какое такое времечко? — перебил Петр непонимающе.
— Вы же знаете диалектику, Петр Севастьянович, — все течет и изменяется.
— Вот вы о чем… Я такой диалектики не знаю и знать не хочу, — рубанул он рукой по воздуху.
— Значит, на веки веков? — чуть усмехнулся Марк.
— А как же, — он помолчал немного, остывая, а потом, с сожалением глянув на Марка, уже успокоившись, сказал: — Настя говорила, что свихнул вас малость плен, вижу — права. Да ладно уж… Только о такой диалектике помалкивали бы. Люди-то разные есть, — предостерег под конец.
— Но я же не кому-нибудь, а вам сказал, — сделал упор на «вам» Марк и посмотрел прямо в глаза.
Петр взгляд выдержал… Легкая улыбка тронула губы — верит этот бывший лейтенант своему бывшему комбату, верит, а это после всего, что промеж их произошло, было приятно. Он опять щелкнул портсигаром, предложил папиросу Марку, а затем поднялся. Долго колебался, подать ли руку первому, но Марк, заметив это, протянул свою. Обменялись рукопожатием. На том и разошлись…
Разошлись вроде по-хорошему, неожиданно для самих себя. Петр двинулся к Самотеке, а Марк дальше по парку… Разошлись, не зная еще и не ведая, что вернутся к этому разговору через восемь лет, на День Победы пятьдесят шестого года, что окажется Марк в этот день в доме Бушуевых и, увидя портреты на стенах комнаты, поймет, не наступило, да, видно, и не наступит для Петра такого времени. И эта верность отставного подполковника своему бывшему Верховному, как бы ни относился к нему сам Марк, странно тронет его…
После весенней сессии, которую Володька сдал, как обычно, успешно, а Коншин из-за своих «страданий молодого Вертера» и работы на сельхозвыставке с грехом пополам, ребята решили смотаться куда-нибудь за город, подышать вольным воздухом, побродить по лесу. Коншин предложил съездить в Абрамцево, в знакомые для него места. Снимали они там дачу в тридцать пятом. Договаривались об этой поездке в институте, и находившаяся поблизости однокурсница Ирина, неравнодушная как будто бы к Володьке, воскликнула: «Ой, мальчики, возьмите меня с Олей!» Ребята пообещали, но поехали одни. Внесли бы девочки суету, да и ухаживать бы пришлось, а им хотелось побродить вдвоем, поговорить о том, что накопилось и о чем в Москве не договорили.